.
Не желая почивать на лаврах, Верещагин уехал из Петербурга еще до того, как закрылась его выставка в Министерстве иностранных дел. В апреле 1874 г. он отправился по морю в Индию вместе с женой и провел там два года, проехав насквозь всю обширную британскую колонию. Путешествие временами тормозилось британцами, подозревавшими бывшего морского офицера в шпионаже, но картины Верещагина оставались совершенно аполитичными и были посвящены исключительно экзотической архитектуре, народу и ярким красочным пейзажам.
Верещагин так и не закончил все задуманные индийские картины, поскольку его внимание привлек рост напряженности на Балканах между православным населением и его османскими правителями. К тому моменту, когда в апреле 1877 г. война началась, он уже обеспечил себе место при штабе генерала царской армии, чтобы наблюдать за боевыми действиями. Батальные сцены, написанные за год пребывания на Балканском фронте, запечатлели еще более тяжелые сражения, чем в Туркестане, во всем их ужасе. И снова он полностью поддерживал военные цели Санкт-Петербурга, но его кисть на первый план ставила ту страшную дань, которую приходилось платить солдатам, и безразличие и черствость командиров.
В последующие три десятилетия Верещагин предпринял масштабные путешествия в Палестину, на Филиппины, по Северной Америке и Японии и отовсюду привозил множество картин. Именно во время своей второй поездки на Дальний Восток, когда Япония напала на Россию, Верещагин погиб 31 марта 1904 г., оказавшись на борту флагманского броненосца «Петропавловск», подорвавшегося на мине в бухте Порт-Артур, у берегов Маньчжурии.
Верещагин ни кистью, ни карандашом на бумаге или холсте не боялся выражать категоричные суждения. Если говорить о Средней Азии, к таковым можно отнести его прочную веру в «цивилизаторскую миссию» России, в то, что долг всех современных наций просвещать менее развитых собратьев. Можно говорить о том, что политические воззрения художника просто совпали с военными успехами кампании генерала Кауфмана. В то же время приверженность Верещагина идеям Чернышевского о критическом реализме вынуждала его показывать во всей неприглядной подлинности ту суровую цену, которую заплатили за это русские рекруты.
Пройдя обучение у одного из самых передовых французских художников, Верещагин естественным образом перенял все тропы ориенталистского искусства – жестокость, фанатизм и пороки Востока. Тем не менее, как явствует из его произведений, он не проводил фундаментального разделения «по Саиду» между «собой»-европейцем и «другим»-азиатом. В часто цитируемой реплике поздних лет жизни Верещагин снова выразил твердую веру в то, что эти два субъекта находятся не так уж далеко друг от друга: «Часто слышишь рассуждения о том, что наш век высоко цивилизованный и что трудно представить себе, куда, в каком направлении, в какой степени может еще развиваться человечество. Не наоборот ли? Не вернее ли принять, что во всех направлениях человечество сделало только первые шаги, и что мы живем еще в эпоху варварства?»
