— Прежде я был… по правде сказать, я уже и забывать стал. Начну все по порядку, с самого начала. Отец мой был джентльмен и сын джентльмена. Потом он умер, и после него ничего не осталось. Мать вышла во второй раз замуж и бросила меня на произвол судьбы. Я учился в это время в пансионе. Она перестала за меня платить. Директор пансиона продержал меня несколько времени, дожидаясь, не заплатят ли ему, потом сделал меня младшим учительским помощником. Я и надзирательствовал, и учил английскому, латинскому и греческому языкам в младших классах. Ученики проделывали надо мной всякое озорство. Начальство помыкало мной без всякой церемонии. За все про все я получал 40 фунтов в год. Для джентльменского сына и внука такое общественное положение было чересчур низко. Меня это тяготило, потому что я тогда не был еще философом. Прослужив два года, я скопил себе 6 фунтов и отказался от места, чтобы поискать себе чего-нибудь получше.
— Вы, значит, были тогда в таком же положении, как теперь я.
— В этом роде, только я был постарше вас летами. Место мне нашлось — я поступил официантом при почтовом дворе, бегал на все звонки и разносил горячий грог, а все деньги за это брал себе старший официант. Ушел я и оттуда и поступил конторщиком к мелкому хлебному торговцу, который вскоре обанкротился. От хлебного торговца я поступил к мельнику и все время, пока служил у него, ходил обсыпанный мукою. От мельника перешел к угольщику, так сказать, с белого на черное, но жилось мне у угольщика лучше, чем у мельника. Потом чуть-чуть повезло: я нашел себе место клерка на четырнадцатипушечном бриге и плавал на нем полгода по Ламаншскому каналу. Потом был приказчиком в суконной лавке. Прескверно было: если мало бывало покупателей, то меня бранили, а чем я был виноват? Кроме того, я должен был чистить сапоги хозяину и башмаки хозяйке. Кормили меня на кухне объедками вместе с обтрепанной косоглазой кухаркой, которой к тому же вздумалось в меня влюбиться. Потом служил сторожем при лабазе, потом поступил носильщиком и едва не сломал себе спину, таская тяжести. Потом поступил подмастерьем к одному ножовщику, жестянику и меднику — все вместе — и выучился у него его ремеслу. И вот, с тех пор это ремесло меня кормит.
— Но позвольте, ведь у вас раньше были гораздо более почетным должности, чем ремесло странствующего точильщика, — заметил Джо.
— Не могу с вами согласиться, юноша. Чем всего лучше быть на свете? Барином, джентльменом. Он не работает, а между тем делает, что хочет, ни от кого не зависит, никому не дает отчета в своих действиях. Многие писцы в канцеляриях считают себя джентльменами. Может быть, они и джентльмены по происхождению, но не по профессии, не по общественному положению. Солдаты, офицеры обязаны слушаться своего начальства. Но джентльмен по профессии всегда сам себе господин. Понимаете, юноша? Так вот и я в своей профессии совершенно ни от кого не завишу, кроме своих рук, следовательно, я — настоящий профессиональный джентльмен. И меня везде уважают.
