И только в его кабинете она почувствовала себя уверенней.
Он вошел и, кивнув ей, уселся в кресло. Сегодня он был усталый, поникший. Зеленая операционная форма сидела на нем небрежно, на ногах были стоптанные тапки. Он так и остался сидеть в шапочке.
— Ну? Решились перевозить к нам сестру? С секретарем договорились? — спросил он равнодушно и тихо.
Она сообщила, что за эти дни отек еще усилился и в институте сомневаются, что он возьмется оперировать.
— Поживем, увидим. Другого выхода нет.
Он взял со стола тюбик, выдавил из него крем и стал смазывать себе руки, которые заволгли от резиновых перчаток. Она встала.
— Куда вы? Сидите!
— Не хочу вам мешать. Вы устали.
— Да, операция была сложная. Но не от этого. Донимает текучка. Больше устаешь от всяких ненужных дел.
Он закурил. Его руки не соответствовали ее представлению о руках хирурга. Скорее это были руки мастерового — широкие, с короткими пальцами. Но ей было приятно на них смотреть, в них она видела надежность и силу.
Секретарь принесла бумаги на подпись… Он устало и скучающе просмотрел их, подписал и отдал. В кабинет зашли несколько врачей и стали говорить с ним о чем-то. Она опять поднялась, и опять он остановил ее:
— Вы никому не мешаете, сидите!
Она не могла понять, почему он ее задерживает. Казалось бы, обо всем договорено. «Может, жалеет меня? Но разве я вызываю жалость? Не думаю. Печалиться себе я не позволяю».
…— Вспомни, что Данте, — как-то сказала сестра, — в самые глубины ада поселяет тех, кто предавался печали, кто «в милом воздухе, что веселится солнцем, печальны были».
«Сестра любила цитировать…» — подумала она, с ужасом ловя себя на том, что иногда думает о сестре уже в прошедшем времени.
Она чувствовала, хотя и не могла сосредоточиться на их разговоре, что говорит он с врачами так, будто хочет, чтобы и она его слушала. Почему-то ей сейчас казалось, что своим присутствием она не только не мешает, но даже в чем-то помогает ему.
Небольшой рисунок на стене, окантованный под стекло и явно непрофессиональный, привлек ее внимание. На рисунке изображен был он в маске, в перчатках, во время операции.
— Что вы там разглядываете? — спросил он, когда врачи вышли из кабинета.
— Неплохой рисунок, — сказала она. — Вас когда-нибудь писал настоящий художник?
— Нет.
— А можно было бы сделать портрет. Вы находка для живописца!
Она заметила, что слова ее приятны ему. В этом было что-то непосредственное и милое, тронувшее ее — маленькая слабость в таком большом и сильном человеке.
