— И микрофон не забудь! — неожиданно сказал Петька Молчун.
— Прав Петька, — серьезно заметил Пантелеев, — у нас аппаратура никудышная!
— До скорого, ребята. Через неделю буду. Скажите Зинке… Ладно, не надо. Приеду — сам скажу.
— Самому сподручнее.
— Не волнуйся, Лешка, никуда она не денется! Будь! Удачи тебе!
Подъехал на машине Васьков и захватил Лешку. Обычно в Москву направляли Витальева, но сейчас он был в другой командировке. Витальев производил впечатление даже на видавших виды министерских чинов. Высокий, худощавый, в сером импортном костюме, казалось, пошитом именно на его фигуру, с напором в глазах, с уверенностью в голосе, он мог пробить самый непробиваемый вопрос, и если бы снимали боевик из жизни буровиков, то на роль героя не нашлось бы человека более подходящего, чем Витальев. «Бур прошел третью тысячу метров! — с горящими глазами восклицал он в министерстве. — А вы нам говорите — нет фондов. Для нас, извините, такого слова не существует. Мы без вас ничто, но мы заслужили «да»!»
Немало делал Витальев для нефтеярцев, но и сам не оставался внакладе. Перед ним, как перед волшебником, открывались малодоступные торговые склады, и, как говорили люди, первая в городе канадская дубленка появилась на жене Витальева, а первая японская аппаратура у его сына. Васьков выглядел и одевался более скромно. У него было доброе лицо, несколько наивные глаза, и о нем в управлении говорили, что дело он не испортит, хотя и вряд ли выиграет, слишком интеллигентен, деликатен и нет в нем от природы той пробивной энергии, что движет Витальевым. Но все-таки на Васькова надеялись, в основном на то, что он встретит в министерстве такого же, как и он, мягкого, культурного человека или возьмет добротой, наивностью, верой в то, что нельзя не помочь нефтеярцам.
— У тебя тетка в Москве? — спросил по дороге в аэропорт Васьков.
— Бабушка.
— Тебе устроиться проще. У меня бронь в гостинице. Но все равно волнуюсь.
— Бронь другому не отдадут. Не имеют права.
— Не имеют… У нас на оборудование тоже фонды кончились, а я за ними еду. Кто-то где-то, наверно, тоже волнуется. Жизнь прожить не поле перейти. Старая пословица, а живет.
— На то и пословица. Народ всегда смотрит в корень.
— Смотрит.
— Через три часа прилетим.
— Погода летная.
— А как в Москве?
— Около нуля.
Самолет почти по расписанию взмыл в небо, внизу остался город, замусоренный аэровокзал с ожидающими вылета пассажирами. Кто-то из них дремал на лавках, кто-то устроился на полу, съежившись в калачик, чтобы уступить место другим, не менее уставшим людям. Какие-то города не принимали, откуда-то еще не прибыли самолеты. Люди в аэропорту мучились часами, днями, сутками. В аэрофлотскую гостиницу не пускали даже больных и матерей с малолетними детьми, и кто в ней живет, всегда было загадкой, но зато со стен аэровокзала с рекламных плакатов на людей глядела улыбающаяся стюардесса, стройная, красивая, в форменном костюмчике, в элегантной пилотке, олицетворяющая собой порядок и благоденствие, которые гарантировались желающим приобрести билеты на воздушные рейсы. Задержки самолетов объясняли непогодой, техническими причинами, а смотревшие в корень люди утверждали, что не хватает горючего, из-за чего мы и в тайгу пробираемся, и в тундру, и в море.
