Как ему удалось уговорить – нет, не Мод, эту капризную девчонку, а самого папашу Ламбера? Предполагали, что Филипп, связанный через радио с замкнутым мирком театра и кино, ввел в этот круг своего будущего тестя, нашедшего там обильный урожай красивых девушек.
Филипп и Мод занимали один из тяжеловесных особняков в стиле девятисотых по бульвару Курсель, как раз напротив позолоченной ограды парка Монсо; так и чудилось, что из ворот особняка вот-вот появятся кареты.
Раз в месяц Филипп выступал по телевидению, и этого ему вполне хватало, чтобы проникнуться чувством собственной важности.
Ну а что касается Мод, так она и в свои тридцать пять осталась такой же неровной и взбалмошной, как в семнадцать, и потому Шабо был озадачен, когда его жена, года два-три назад, начала с нею встречаться чуть ли не ежедневно. Казалось, бульвар Курсель стал для нее последним прибежищем, и день за днем она все больше заимствовала от своей золовки – начиная от парикмахера и портного вплоть до ее вкусов и даже манер.
Не понимал он ее. Не понимал и шурина, который с вечно самодовольной улыбкой жонглировал своей жизнью. С ним никогда не случалось ничего скверного. Ничто его не тревожило, не омрачало ни ума, ни совести. Разве не чудовищно?
А все же, когда он собрался купить клинику и банк потребовал гарантий, его ничуть не возмутило предложение жены:
– Почему бы тебе не обратиться к Филиппу? Я уверена, что он все может уладить через тестя.
Вот почему он тоже какое-то время часто бывал на бульваре Курсель, где можно было встретить людей разного сорта, в особенности немолодых дельцов в сопровождении очень хорошеньких девушек.
С мадам Ламбер, матерью Мод, он познакомился за два года до того, как она разошлась с мужем и поселилась на Лазурном Берегу, в Мужене, где живет и поныне.
Затем пошли косяком эрзац «мадам Ламбер», каждой из которых удавалось продержаться не дольше нескольких месяцев; за ними последовала настоящая, двадцати двух лет, она родила ребенка в его клинике, и вскоре Ламберт развелся с нею.
Он только что женился в третий раз. Ему шестьдесят пять, и шумы в сердце. Треть акций клиники принадлежит ему, и десять процентов с этих акций получает Филипп.
Отказывать им Шабо не имел права. Он, конечно, пойдет к ним на кофе. Там на него по привычке будут смотреть не без уважения благодаря его званиям, но и с некоторой снисходительностью: ведь как Филипп, так и Ламбер, очевидно, полагают, что именно они сделали из него то, что он есть.
