– А мадмуазель Лиза?
Это его старшая.
– Я слышала, как она заводила мотороллер минут десять назад.
– А мадмуазель Элиана, думаю, еще спит?
– Я ее не видела.
Ну а что касается Давида, его сына, тот сейчас на пути к лицею Жансона де Сайи, в двух шагах отсюда, на улице Помп. Иногда ветер доносит до квартиры гомон – в лицее перемена...
Он и сам не знал, для чего все это спрашивает. Он не слушал ее ответов и уже проходил через приемную.
Пройдя через двойную застекленную дверь, он очутился в другом мире в мире своей семьи; прошел один коридор, затем – другой, услышал за дверью женские голоса, издали увидел неубранную постель в своей спальне и наконец вошел в ванную и заперся на задвижку.
А что, если бы вместо прислуги в этот вечер, или завтра, или все равно когда допросили бы его самого, требуя от него отчета в словах и поступках? Каким было бы его собственное свидетельство, какое бы он дал им представление о себе, будучи заранее убежден, что они ничего не поймут?
– Так значит, вы были у себя дома, в своей квартире по улице Анри-Мартэн...
Конечно, так и есть. В своей квартире из двенадцати комнат, из-за которой ему завидует большинство его собратьев, а иные и осуждают за нее.
Не мог же он сказать в свое оправдание, что он ее не выбирал. Нет, никто не заставлял его снимать эту квартиру, держать четыре человека прислуги и тем более иметь три машины в гараже.
Он сам этого хотел, по крайней мере вначале, хотел жить не только вблизи от Булонского леса, но именно на улице Анри-Мартэн, с ее садами и оградами, с ее шоферами, постоянно занятыми наведением лоска на лимузины, припаркованные у края тротуара. Желание поселиться здесь было вызвано детским воспоминанием, потому что однажды весенним утром он случайно набрел на тенистую улицу, и ему показалось, что здесь-то и живут мирной и счастливой жизнью.
Это было не так, но для того чтобы узнать, так ли это, потребовался опыт. Нет, мирной и счастливой жизни не бывает. Нигде.
Ванна наполнялась, запотело зеркало.
"Но вы же сами... "
Пусть так! Он сам выбирал каждый предмет обстановки, в особенности для своего рабочего кабинета – он хотел, чтобы мебель в нем была основательная и строгая, какую он любил – или воображал, что любит. Он спорил с декоратором и о спальне, настаивал на низкой и широкой кровати, вроде тех, что видишь только в кино.
Это было незадолго до рождения Давида. Теперь Давиду шестнадцать.
И понадобилось куда меньше шестнадцати лет, чтобы просторная постель, покрытая шелком цвета давленой земляники, стала для него чужой.
