Он вернулся в свой кабинет, подписал документы, которые ему протянула ассистентка, затем раскланялся в коридоре с профессором Бланком, ведущим курс гинекологии.
В машине его ждала Вивиана и вместе с нею – все его заботы.
– На Анри-Мартэн?
– Да.
– Вы не забыли, что около двух собирается рожать мадам Рош?
Вивиана ревновала его к миру Пор-Рояля, куда ее не допускали, и торопилась занять внимание профессора другими делами, как бы снова прибирая его к рукам.
– Я перенесла большую часть консультаций. На всякий случай я вызвала на пять часов господина Маркхэма и на пять тридцать – мадам Салиган.
Казалось, он дремал с полуоткрытыми глазами. Это случалось с ним все чаще и чаще, даже если ему удавалось проспать целую ночь. Это была всеобъемлющая усталость, она выходила за пределы обычного физического утомления, лишала его всех способностей – за исключением способности думать. Но думал он в такие минуты только об одном: о себе.
С одной стороны – он, опустошенный, неспособный к действию, а с другой – весь мир, с виду такой беззаботный, все эти мужчины, женщины, все эти люди, что ходят, разговаривают, смеются, вся эта декорация, упорно отталкивающая его от себя, все эти вещи, с которыми он утерял связь и которые пребудут неизменными, когда его не станет.
Он не мог сказать, когда и с чего это началось, и, если бы его спросили, он ответил бы не без иронии:
– Так было всегда.
Он перепробовал все лекарства, вот и теперь Вивиана в указанное время протягивает ему таблетку со стаканом воды.
Если в этот миг он и спешил домой, то лишь затем, чтобы броситься в свой кабинет, запереться на ключ и схватить бутылку коньяка.
Ни один жизненный орган у него не задет, это утверждают его коллеги, у которых он неоднократно проходил осмотр. Не посмеют же они ему солгать! Самое вероятное – то, что его желудок раздражен алкоголем, и это вызывает неприятные спазмы.
Раз десять он отказывался от коньяка. И каждый раз был вынужден снова прибегнуть к нему, впрочем, без излишеств, он никогда не бывал пьян, и это доказывается тем фактом, что никто из его окружения не заметил, что он выпивает.
Ему было стыдно, что он пьет вот так, потихоньку. Ему были ненавистны собственные скрытые поступки, хитрости, к которым он прибегал, к примеру, чтобы незаметно пронести в дом бутылку, пряча ее под полой или в портфеле. Пронести в клинику было еще сложнее. Он должен был найти благовидный предлог, чтобы услать Вивиану подальше, пойти пешком в лавочку, здесь же, в квартале, под вечным страхом, что его увидит ктонибудь из персонала.
