В общем, я уставился на молодого симпатичного чиновника, а он, с милой ухмылкой, на меня. Что у меня происходило в тот момент в душе правильно описать вряд ли возможно. Шок?! В мозгах мгновенно пронеслось: я с важными документами нахожусь без денег в Афинах, в натовской стране, и полностью уязвим для западных спецслужб. Ужас?! И одно было и другое. Крах?! И он тоже. Все это настолько видимо отразилось на моем лице, что чиновник даже испугался:
– Мистер, вам плохо, вызвать врача?
Мне было уже не до английского, и я в ужасе произнес по-русски:
– Боже, что же мне делать?!
Чиновник насторожился, подумал, потом улыбнулся и на хорошем русском языке сказал:
– Так вы, оказывается, русский. Ну и ну… А в чем дело, что вас так потрясло? В голосе чиновника явно сквозило беспокойство.
– Меня потрясло многое, но главное, у меня нет денег на провоз багажа, и я не знаю, что мне делать?
Собеседник слегка подумал, подмигнул мне и уверенно заявил:
– В общем квитанцию выбрасывай (он стал обращаться ко мне на русском языке на «ты», поскольку мы были примерно одного возраста), сумку свою бери в руки, а чемодан мы оформим. ОК?
Я, недоуменно глядя на него, все еще не верил в возвращение к жизни. С души упал камень. Все ещё не веря в собственное спасение, я спросил:
– Ты русский? Как тебя зовут?
Его ответ был:
– Да, я как бы русский. В смысле из семьи русских эмигрантов. Дед эмигрировал вместе с войсками Врангеля из Крыма в Грецию в 1920 году. С ним, конечно, вся семья. Отец был подростком, здесь дорос, – чиновник улыбнулся, – а я потом родился здесь. В общем я, скажем так, греческий русский.
Он снисходительно усмехнулся, протянул руку, представился.
– Зовут меня Серж. И мне приятно, что я имел возможность помочь русскому человеку. Здесь, в Греции, к русским вообще относятся очень хорошо…А ты, что так перепугался? Здесь бы тебе греки все равно помогли. А для чужих, ну всяких там англичан, французов, не ударили бы палец об палец. Вот так– то, Павел… Ну давай, двигай на посадку.
Он слегка хлопнул меня по плечу, мы пожали друг другу руки, я схватил проклятую сумку и помчался к самолету. Уже потом, сидя в кресле, я вдруг подумал: «А ведь я бы, пожалуй, если бы ситуация моя напряглась, мог бы и пулю себе пустить в лоб. Благо пистолета не было. Это было бы с дуру, от отчаянья, но… молодо-зелено!» И я, сам того не желая, помыслил о самостреле Кости.
Мысль о Косте неожиданно пронзила мой мозг, не столько потому, что он лежал сейчас подо мной в цинковом гробу в грузовом отсеке самолета, а в связи с тем эмоциональным переживанием, которое вернулось ко мне из-за истории с проклятой сумкой. Мои переживания в тот момент, у стойки чиновника авиакомпании, были до боли глубокими потому, что у меня ещё было мало профессионального и жизненного опыта. В общем-то, проблема сумки с бумажным «очень важным» хламом не стоила выеденного яйца. Предположим, чиновник уперся, стал бы настаивать на перевесе груза, требовать оплаты. Ну и что? Меня бы с этого рейса сняли и переоформили на другой. Я бы смог съездить в советское посольство, доложить обстановку и, конечно, нашлось бы быстрое решение. Какое? Простое. То, что было после того, как я, схватив сумку, рванул к самолету и весь полный чудовищных переживаний, улетел в Рим.
