— Я своей матери тоже не знаю. — Положив посох рядом, я сорвал травинку и сунул в зубы. — Только по рассказам. Так что в этом мы похожи.
— Тоже умерла в родах?
— Вроде того. Говорю же — это частая беда среди жён. И я тоже последний в семье. Только братьев и сестёр у меня поменьше. Всего одна, старшая.
— А где она сейчас?
— На Свартстунне, — уклончиво ответил я. — Учится.
Любопытство взяло верх. Эспен отвлёкся от мрачных мыслей и уставился на меня с нескрываемым интересом.
— Станет жрицей? Настоящей?
Я пожал плечами.
— Если захочет и если богам будет угодно.
— А она красивая, твоя сестрица?
— Разве это важно?
— Аник красивая, — со знанием дела заявил мальчишка. — Это всем молодым мужам в деревне важно. Хотя жрицам, наверное, всё равно… Они же только богов любят.
Я вспомнил миловидное, но обезображенное шрамом лицо Сванхильд.
— Моя сестра не такая, как твоя. Но лучше не будем о ней.
— Почему?
— Мы не близки и росли в разных местах. Я ничего не смогу тебе о ней рассказать. Ладно, — я выплюнул травинку, поставил посох и тронул Эспена за плечо. — Помоги.
Мальчишка тут же вскочил и помог мне подняться на ноги. Вдоль берега пробежала стайка деревенских детей. Заметив Эспена, одна из девчушек помахала ему рукой.
— Пойдём купаться! Нам разрешили!
Глаза моего сопровождающего загорелись.
— Хинрик, пожалуйста! Давай окунёмся, — взмолился он. — Такая жара на дворе.
Я взглянул на небо: солнце только клонилось к закату, время ещё было. Я и сам был не прочь искупаться, но вода здесь была холодная: река спускалась с гор.
— Только быстро, — согласился я. — Если цветы завянут, Аник нас ухватом отходит.
Эспен улыбнулся во всю ширину рта, обнажив кривые молочные зубы.
— Ты настоящий друг!
Он ускакал вперёд, присоединившись к другим детям, а я медленно ковылял к пологой части берега, таща на плече сумку. Хорошо хоть, что травы почти ничего не весили. Сам я решил не купаться — пока разденусь, пока поплаваю, потом одеваться и сохнуть… Солнце уже сядет и фиалки точно завянут. Поэтому я шёл к воде с намерением дать Эспену немного побултыхаться и загнать его домой. Издалека я увидел, что малец уже добежал до песчаной полоски маленького пляжа, сорвал рубаху и полез в воду.
Я слышал плеск, радостные визги и смех детей. На берегу сидела подслеповатая старуха, которую, видимо, отправили приглядывать за сорванцами. Но женщина была явно больше увлечена вязанием и покрикивала на мелюзгу лишь изредка.
Громкий визг пронёсся над рекой. Не радостный — полный страха. Я вздрогнул и, чувствуя неладное, постарался ускорить шаг. Проклятая рана! Кое–как я доковылял до кромки берега и попытался рассмотреть происходящее. В воде что–то отчаянно билось, словно щука, пытающая уйти с крючка рыбака — брызги во все стороны, ничего не разобрать. Половина детей с испуганными криками выбежала на берег. Старуха отложила вязание и приподнялась, щурясь от бликов воды. Бесполезная баба.
