— Ты обманул её! Обмагул Когги! Как ты посмел?
Асманд увернулся от моего удара и пнул меня в живот ногой. Рана взорвалась болью, я рухнул на колени и выронил посох. За воротами послышался стук копыт.
— Вот она, истинная жертва. — Конгерм широко улыбался, ведя лошадь. — Хорошо ты её спрятал, староста. Но я всё равно нашёл.
Крестьяне изумлённо переглядывались между собой. Я заметил, что у ворот собралась добрая половина деревни.
— Ваш староста виновен в смерти сына, — объявил Ормар, помогая мне подняться на ноги. — Хинрик обозначил условие обряда — в жертву должно принести лошадь или корову. Животное, что годами кормит весь род, и оттого столь ценное. Но Асманд решил обмануть моего ученика и зарезал свинью. — Начертатель бросил пустое ведро к ногам Асманда. — Когги не терпит обмана, и ты оскорбил богиню дважды.
Возмущённый ропот пронёсся по двору. Аник выронила блюдо с мясом и попятилась прочь от отца, к дому.
— Ты… Ты сделал это нарочно? — не веря своим ушам, прошептала она.
— Я не мог отдать лошадь! Полдеревни с нее кормится! — взревел Асманд. — Эспен всегда был слабым. Я не только отец, я староста! Я должен думать о людях. И я сделал это ради деревни.
Девушка остановилась, достала из–за пояса небольшой ножик и сделала глубокий порез на ладони. Кровь пролилась на землю, и Аник выбросила руку вперёд.
— Будь ты проклят всеми муками за то, что сделал, — прошипела она. — Ты больше мне не отец. Боги свидетели, отныне я не желаю тебя знать. Пусть кобыла присматривает за тобой, когда станешь ходить под себя.
Сказав это, она медленно побрела прочь со двора. Один из юношей, что толпились у ворот, обнял её и увёл.
Ормар вернул мне оброненный посох.
— Сами судите своего старосту, это не наше дело, — сказал он, обратившись к деревенским. — Можно обмануть колдуна, но не богов. Пусть это будет для всех вас уроком. — Он кивнул Конгерму, и тот поспешил мне помочь. — Мы уходим из Яггхюда. Мы не вернемся в место, где оскорбляют богов.
Вопреки моим ожиданиям, нам дали дорогу. Я бросил последний взгляд на Эспена и мысленно обратился к Гродде, моля её принять мальчишку в своём роскошном городе. У Когги я попросил прощения за свою глупость — мог ведь проверить сам и напроситься присутствовать при забое жертвы. Не знаю, услышали ли меня тогда боги, но деревенские не препятствовали нашему уходу. Хорошо, что всё самое ценное я носил при себе — заходить в дом старосты теперь было противно.
Мы шли молча и сделали привал почти что на самом рассвете. Я едва держался на ногах, ужасно хотел есть и спать. Боль в ране унялась, но легче мне не становилось. Лучше бы болела дырка в брюхе, а не душа.
