– Ты проспала больше суток, сейчас мы в Сан-Паулу, на побережье. Этот дом и земля вокруг принадлежат моему клану, тебя здесь никто не тронет, ты в абсолютной безопасности. И без моего разрешения сюда никто не войдет.
Сутки, значит… Хотя неудивительно, в туалет недавно хотелось неимоверно. Если мне не изменяет память и мозги еще работают, вчера он сказал, что принадлежит мне. Что он мой Волк, моя пара. Из дальнего уголка памяти робко всплыло давно забытое понятие истинной пары, о чем с благоговением говорили в маленькой родной стае, но это воспоминание заслонило совершенно другое. Слишком часто де Лавернье выплевывал мне в лицо: «Моя пара, я твой волк», а потом следовали издевательства и мучения, от раза к разу изощреннее.
Жак постоял несколько мгновений, заставляя мое сердце громко стучать. Мне показалось, он испытывает боль и в некоем замешательстве, не знает, как поступить, и озадачен моим наверняка затравленным взглядом. А меня пугает неопределенность. Жак направился ко мне, вдруг остановился, когда остался всего один шаг, замер, затем сгреб с кровати одеяло и плавно, медленно положил его на пол рядом со мной. Я чуть не пискнула от страха, когда он одной рукой, осторожно обхватив меня за плечи, приподнял, а второй – подстелил под меня одеяло и сказал:
– Прости, но ты не в том состоянии сейчас, чтобы сидеть на холодном полу голой… – слово «попой» или что-то в этом духе он говорить не стал.
Стоило огромному веру убрать руки, я содрогнулась от облегчения. Не переношу прикосновений, никаких. Мой «собеседник» продолжал удивлять: устроив меня с удобствами в выбранном мной углу, сел рядышком. Его здоровенные голые ступни почти касаются моих, расставленные в стороны ноги – будто ловушка, а руки ладонями вверх – как предложение о перемирии или искренности.
Меня тихонечко трясло от него: сидит слишком близко, слишком опасно и все в нем слишком. Даже запах, густеющий, пряный, кружащий голову, невольно зовущий мою притихшую от страха волчицу высунуться из логова, пусть даже на полусогнутых лапах, поджав хвост и дрожа, словно битая дворовая шавка. Я уперлась взглядом в широкую мужскую грудь, поднять голову выше – значит оголить шею, а это смертельно опасно, как бы любопытно мне ни было.
Краем глаза заметила, как нервно дернулся кадык на сильной шее Жака, перед тем как он пообещал:
– Я никогда не ударю… не сделаю тебе больно и никому другому не позволю. Пока ты не веришь, но я терпеливый и готов долго и упорно это повторять и доказывать. Было бы замечательно, если бы ты сама рассказала что-нибудь о себе…
