У всех бывают тяжкие ночи. Не первый раз вот так схожу с ума, и уже не девочка, чтобы думать, будто в последний. Когда дорогие люди вдали, в голову всегда лезут безумные, сумасшедшие мысли и видения. Видела руки, лица, отдельные части тел, даже животы Эдди, Джонни и Гида. Может, стоило выйти за Джонни, это было бы нам обоим во благо, но он-то никогда не решился бы на женитьбу, даже захоти я. Боялся ответственности. И что тогда было бы с Гидом? Это ведь он всегда видел меня своей женой.
Однажды почти решилась за него выйти. Наверное, ревность к Мейбл замучила. Мы были у меня в спальне.
— Если ты соберешься с силами ее бросить, то я за тебя выйду, — сказала я. — А если кишка тонка, так нечего об этом болтать.
Тут он стал разрываться на части — у него дома в это время творилось черт знает что.
— Кишки тут ни при чем, — сказал он. — Будь они тонкими, ты бы меня здесь не увидела. Но я считаю, что разводы — это неправильно. Если Мейбл хочет, пусть подает на развод. А я — не могу.
— Если бы тебя взаправду мучила совесть, тебя бы здесь не было, — сказала я. — Все дело в кишках.
Ужасно с ним разговаривала. Чего он меня не придушил-то? Доводила иногда его до исступления.
— Давай чуток помолчим, милая, — сказал он. — Минут через пятнадцать-двадцать мне пора ехать.
Стало стыдно, я притянула его к себе. С ним бывало трудно, не то что с Джонни. Или с Эдди. С Джонни всегда легко, а Эдди просто обожал быть грубым и подлым с женщинами. Никогда не ругалась с ним так, как с Гидом. Гида иногда ненавидела, а Эдди никогда не вызывал сильных чувств — ни добрых, ни злых.
Вдоволь наревевшись и передумав обо всем, вроде бы заснула. Сон был скверным, каким-то горячечным, но спала долго и могла бы проспать все утро. Но тут кто-то заколотил в дверь погреба. Открыла глаза и оказалась в полной темноте.
— Я здесь, — крикнула я. — Не заперто.
Вспыхнули яркие лучи солнца, осветили ступеньки и ножки раскладушки. Наверху возникли сапоги Гида.
— Ну, слава Богу, — сказал его голос. — Мне можно войти? А то я подумал, что тебя унесло.
Он спустился пониже, стали видны его колени.
Села, откинула волосы с лица.
— Бог мой, — сказала я. — Проспала. Который час, Гид? Корова, небось, решила, что про нее забыли.
— Да нет, еще не поздно, — сказал он. — Около семи. Корову я могу подоить. Мне можно спуститься?
— Входи, — я натянула на себя одеяла. — Дом не улетел?
Он спускался. Вначале слегка выпятившийся живот, потом и он весь, он мне улыбался, но был слегка взволнован. Гид — мой любимчик. Когда видела его, всегда чувствовала радость, иногда острую, как пчелиное жало.
