Перейдя речку, он пошел низким берегом, ровным, травянистым, еще не выкошенным. Сладкий дух разогретой зелени здесь был особенно густ. Посреди ровной лужайки стояла молоденькая береза на ослепительно белой ножке. Он приостановился, стянул с себя рубашку и, волоча ее за собою, направился к березе. Но, не дойдя до нее, бросился в траву, перевернулся на спину и широко раскинул руки. Смотреть в небо было трудно, оно светилось как раскаленное. И опять черные ласточки предстали его взору — глубоко, глубоко в ослепительной бездне неба.
Солнце рушилось на него откуда-то слева — невидимое в своем могущественном блеске, таясь в самом центре этого блеска, оно казалось близким и опасным, как подобравшийся вплотную пожар. В стороне от его путей плыло большое облако с белоснежными боками и темным низом, похожим на дно проплывающего вверху громадного корабля. Молодой человек загляделся на этот корабль, ощущая себя некой каракатицей на дне моря.
Вскоре он почувствовал обнаженной спиною близкую сырость земли, что просачивалась сквозь теплую траву, приподнялся, вынул из портфеля свитер, расстелил его сверх сочной зелени, в головах разостлал рубашку и, удовлетворенно вздохнув, вновь раскинулся на ложе.
И вот он задремал. И сквозь теплую сладость первой пелены сна услышал разговор двух птиц. Тоненький, кроткий голосок явственно, хотя и по-птичьи, произносил: «Дмитрий, да-ай крючок! Дмитрий, да-ай крючок!» И так много-много раз, все с тою же неизменной кротостью, и миром, и долготерпением существа маленького, бесхитростного, с серебряным горлышком, привычным к холодному, чистому питью утренней росы…
Дмитрий же, к кому обращались со столь терпеливой и настойчивой просьбой, был, видимо, малый грубый и озорник, потому что на сладкоголосое обращение своей подружки изредка лениво отвечал: «Фиг тебе. Вот фиг тебе…»
И все равно нежно, самозабвенно: «Дмитрий, дай крючок!»
«Да отдай ты ей, чертенок нехороший, этот самый крючок», — хотелось сказать улыбающемуся человеку.
И тут он уснул — легко, мгновенно, сразу же очень глубоко, и ему приснился сон. Сидел он вроде бы у пульта, перед телеэкраном и держал связь с космонавтом, губастым, узкоглазым, веселым парнем.
— Коля, Коля, — размеренным, спокойным и четким голосом, каким обычно говорил, выходя на связь, произнес он. — Отвечай мне, пожалуйста, Коля, знаешь ли ты, что такое тамбурин и тамариск? — спросил почему-то он у космонавта. Кажется, это нужно было в целях контролирования психики испытуемого…
