— Не сейчас, дорогой. Я очень устала. А завтра рано утром я улетаю в Рим.
Глядя на вытянувшуюся физиономию Вануну, Синди расхохоталась и добавила:
— Там у меня очаровательное гнездышко. Если хочешь, полетим вместе…
И вот они в Риме, в такси, мчащемся по незнакомым улицам. Синди сидит рядом. От нее веет могильным холодом, и страшное подозрение закрадывается в душу Вануну. Он хочет крикнуть, распахнуть дверцу и выскочить, но его воля парализована. Он даже не в силах приподнять налившуюся свинцом руку…
Такси останавливается возле старого дома с облупленными стенами. Синди открывает дверь своим ключом, жестом приглашает его войти. Сильный удар по голове опрокидывает его на пол, и последнее, что он видит, — это лицо Синди, наклонившейся к нему со шприцем в руке. В ее глазах такое выражение, какое бывает у людей, когда они видят скорпиона.
Скованный по рукам и ногам, в трюме какого-то корабля, возвращается Вануну на родину. Синди нет рядом с ним. Его сопровождают плечистые угрюмые парни. Один из них говорит ему:
— Мы знаем о тебе все. Даже то, что ты выкрест.
7-го октября 1987 года Вануну доставлен в отечественную тюрьму. Ему швыряют матрас на холодный пол. Через несколько дней вызывают на первый допрос.
— Смотри, что ты сделал, — говорит следователь и бросает на стол газету «Санди Таймс».
…Проснувшись однажды утром, герой Кафки обнаружил, что он превратился в насекомое… Как человек превращается в скорпиона? А может, вообще не было никакой метаморфозы, и Вануну всегда носил яд в своей душе? Или же, как Кащей, упрятал свою душу в такой надежный тайник, что и сам позабыл, где она находится?
Всеобщая известность, пусть даже с отрицательным зарядом, будоражит воображение. После того, как Вануну обрел славу Герострата, многие, знавшие его в прежней жизни, чуть ли не гордятся знакомством с ним, охотно о нем рассказывают. Пытаются его понять. И не могут.
Все в нем вызывает раздражение: и безвкусица поступков, и полное отсутствие стабильности во всем, превращающее его в игрушку собственных страстей. Десятки статей написаны о нем, и, просматривая их, поражаешься отсутствию однозначных оценок. Все зыбко, расплывчато, неуловимо, и поэтому все ставится под сомнение: интеллект, политические убеждения, отношение к религии и семье, даже мужские способности. Переходы из лагеря в лагерь совершались им с такой легкостью, словно в нем изначально были заложены гены, предрасполагающие к предательству. От Кахане к Вильнеру, от иудаизма к христианству, от пуританского целомудрия к работе натурщика — голова кружится от всех этих немыслимых кульбитов.
