Солнце в крови. Том второй | страница 30

— Слушай, Менахем, у нас общие враги. Почему бы нам не выступить единым фронтом? Ты намного превосходишь меня как оратор, а я намного лучше пишу. Давай я отредактирую твою рукопись, а ты внесешь поправки в мою.

Бегин смертельно обиделся, а жаль. Его книга только выиграла бы от редакторских правок Эльдада.

Тхия была создана на квартире Эльдада. Он сам написал ее идеологическую программу. Лидеры только что родившегося движения — профессор Юваль Неэман и Геула Коэн — поблагодарили идеолога и ушли, забрав несколько исписанных им листочков. И забыли о нем, когда пришло время выборов.

Но места в Кнессете — это все, что они имели. У Эльдада же было другое. Он стал идеологом правого лагеря.

«Спор за нашу древнюю землю еще не окончен, — писал Эльдад. — Палестинцы многому у нас научились. Они строят, учатся и работают. У них есть свои поэты и свои идеологи. Они стали „сионистами“. Когда я вижу арабских детей, швыряющих камни в наших солдат, я говорю: что ж, получите наше уважение… и наши пули».

Исраэль Эльдад умер 21-го января 1996 года в возрасте 86 лет. В самом конце жизни он нехотя признал необходимость мирного решения спора двух народов за одну землю.

Моей жене Марине

Дан Бен-Амоц

Дан Бен-Амоц взялся за перо в 1945 году. С тех пор сменилось несколько поколений, но каждое передавало его другому как эстафетную палочку.

Израиль — страна, в которой молодые люди рано проявляются и рано сгорают, не выдержав ритма жизни.

Дан Бен-Амоц, сознательно поставивший перед собой задачу не постареть, импонировал молодежи тем, что всегда оставался на ее уровне видения мира. Его книгам не хватало отрешенности и глубины, зато в них нашла выражение взрывчатая ненависть молодого поколения к обустроившемуся в стране новому бюрократическому истеблишменту.

Многое привлекало в нем: слава короля богемы, нарочито огрубленный цинизм, скандальные любовные похождения, чувственная одержимость. С искусством ваятеля создавал он свой образ, похожий на статую конкистадора, приподнявшегося на стременах и вглядывающегося в лишь ему видимую даль.

На деле же был он человеком закомплексованным, ранимым. Бич аморальности, которым он подстегивал себя в беге по жизни, давал ему возможность замедлить убийственное погружение в отчаяние и одиночество. Он так и не добился ни цельности, ни художественной глубины, но дух терпкого цинизма и обреченного бунтарства, присущий лучшим его книгам, импонировал молодежи.