— Почему ты сделал меня козлом отпущения? Почему ты дал убийственные для меня показания комиссии Аграната?
— Смотри, — отвечает Даян без тени смущения, — ты неправильно сосредоточил силы в канун войны. К тому же, эта история с Суэцем…
— Но ведь ты знаешь, что не я дислоцировал силы и не я отдал злополучный приказ о штурме Суэца.
— Да, но ты командовал фронтом…
«Этот человек отдал меня на заклание, — говорил потом Городиш. — У меня на поясе висела кобура с пистолетом. Я мог всадить ему пулю в лоб. И тогда, и потом, когда меня с неприличной поспешностью выгнали из армии. Сколько раз мое воображение рисовало эту картину: я вхожу в его кабинет, смотрю ему прямо в глаз и, не говоря ни слова, дважды стреляю в упор. За себя и за Дадо.
Я не сделал этого лишь потому, что Даян олицетворял гражданскую власть, и я, солдат, не мог поднять на него руку, не мог создать опасного прецедента…»
Городиш мечется. Он хочет затеять грандиозную кампанию протеста против комиссии Аграната и Даяна. Хочет издавать свою газету, чтобы влиять на общественное мнение. Для этого нужны деньги — и немалые.
Он становится бизнесменом. Вступает в сделку с дельцами израильской алмазной биржи и отправляется в джунгли Центрально-африканской республики добывать алмазы.
Последние годы его жизни похожи на медленную агонию. Его подвиги забыты, друзья умерли или предали. Его сердце оледенело. Он никому не нужен — отверженный призрак, затерявшийся в джунглях дикой страны.
А он, как Сизиф, все продолжает катить на гору свой камень…
Днем Городиш исступленно работает, выискивая в желтой вязкой почве искорки будущего благополучия. А по ночам мечтает о том, как вернется в Израиль, раздавит врагов и отдохнет, наконец, под сенью не омраченной больше славы. В глубине души он знает, что это иллюзия, но лишь она привязывает его к жизни.
Бизнесмен он никудышный. Компаньоны обманывают его, грабят, оставляют без гроша, обремененного огромными долгами. Он тяжело переносит тропический климат. Болеет лихорадкой, слепнет с наступлением сумерек. Он обрюзг, растолстел, опустился. Он пробует пить, но именно ему водка не дарит забвения.
Его будущее отныне только в прошлом. Каждый день он перечитывает свои военные дневники. Каждый день воображает, что вновь ведет в бой войска и отдает приказы. Даян давно умер, а он относится к нему как к живому, и ненависть бьет из него, как кровь из перерезанной артерии.
— Шмуэль, тебе не кажется, что ты сходишь с ума? — спросил Городиша добравшийся до него израильский журналист.
