Прихожане возвращались по домам, проникшись величием Божьим и каясь в своих грехах. В последующие дни Гамельн молился с глубочайшим раскаянием.
Однако Зло всё множилось. Вскоре Мирелла поняла, что охотно и дальше гнула бы спину, разнося воду, или даже гонялась за крысами, лишь бы не чертить кресты на дверях.
В тиши безмолвного града все звуки усиливались многократно. Она слышала крысиный писк, глухой шорох собственных стоп о мостовую. И как некто идет за ней, держась поодаль. Он объявился на второй день. Мирелла уловила его шаги и скрип колес ручной тележки, как только начертала мелом крест. И тут же тишину нарушил крик:
– Мертвых вон!
То был гамельнский могильщик. Увидя очередной крест, он закликал о мертвых: три слога точно многоточие за Миреллиным мелком.
В одно утро она постучала в дверь. Подождала, держа мел наготове и слушая частый стук сердца. Она уже надавила на мел, как дверь вдруг приоткрылась. За ней стояли, держась за руки, двое детей. Годов семи-восьми. Одинаковые волосы жалостно спадали с голов, одинаковые глаза туманились от горя. То были близнецы. Мирелла вопросила сдавленным голосом:
– Где ваши родители?
Дети не ответили. Дрожащей рукой Мирелла начертила на их двери крест. Раздалось: «Мертвецов вон!» Она вздрогнула. Это уж слишком. Со всех ног пустилась она прочь. Мирелла убегала всякий раз, когда крик могильщика приближался. Она не хотела говорить с ним. Не хотела видеть его тележку и то, что в ней.
Она бежала столь скоро, что перехватило дух. Пришлось остановиться и отдышаться. Она так и видела перед собой испуганные детские лица. Мирелла потрясла головой, потерла глаза, умылась водой. Но тщетно.
Она воротилась вспять.
Могильщик еще стоял перед домом, где она только что начертила крест, но собирался уходить. Тележка его укрыта была грубой холстиной. По тому, как вздыбилась ткань, видно было, что тележка полна. Близнецы всё стояли на пороге, не шелохнувшись, будто обратились в изваяния.
Могильщик добродушно, по-товарищески, приветствовал Миреллу.
Такое радушие на его лице удивило ее. Он беззлобно улыбнулся в седоватую бороду. И пошел дальше, вновь закликая:
– Мертвых вон!
И снова три слога громко раздались в тиши, так что Мирелла и дети поежились.
Внезапно Мирелла уразумела: не столько тележка, сколько сам этот крик леденил ей душу. И, пригнувши голову, ринулась вопреки бередившему нутро отвращению. Она нагнала могильщика. Тот недоуменно остановился.
Мирелла открыла рот, толком не зная, что сказать. И тут ее оспенило:
