— Я сумел сэкономить массу энергии представителям обвинения, — сообщил он. — Вам нет нужды показывать фильмы и зачитывать документы, чтобы доказать, что мы действительно вооружались для войны. Разумеется, вооружались! Да я лично вооружил Германию до зубов! Жаль вот только, что этого оказалось мало! Надо было больше. Конечно же все эти ваши договоры (но это так, между нами) были для меня не ценнее пипифакса. Разумеется, я стремился сделать Германию великой! Если это получалось мирным путем, ладно, если же нет, то и это меня устраивало!!! А мои планы относительно Англии были куда солиднее, чем они теперь считают.
Дождитесь, пока мне предоставят слово, мне есть что сказать им. Хотелось бы взглянуть на их физиономии! В 1939 году я не хотел войны с Россией, но, разумеется, готов был напасть на них до того, как они бросятся на нас, что так или иначе произошло бы если не в 1943 году, так в 1944-м.
Геринг с видимым удовольствием продолжал свой непринужденный монолог.
— Когда они сказали мне, что я, как только создам люфтваффе, начну военные игрища, я им ответил, что уж, конечно, не стану во главе пансиона для благородных девиц. Я вступил в партию — именно потому вступил, что она была революционной, а не из-за этого идеологического хлама. Другим партиям приходилось совершать революции, подумал я, почему бы и мне не поучаствовать. И что мне понравилось, так это, что только у нацистской партии хватило мужества заявить: «К чертям собачьим этот Версаль!» А другие перед ним пресмыкались. Вот что мне импонировало!
Конечно, Гитлер был рад заполучить меня — я пользовался авторитетом среди молодого офицерства Первой мировой. В конце концов, я командовал этими «воздушными трюкачами», что для партии огромный плюс. Конечно, я скажу, что меня не пугала и не отвращала война, если это во благо возрождения германской мощи. Но мне больше всего хотелось бы защитить себя только по одному пункту, поскольку он задевает мою честь — я никогда не отдал ни одного приказа на проведение этих позорных актов.
Камера Риббентропа. Риббентроп до сих пор чуть не плакал и спросил меня, не ощутил ли я исходившую с экрана необоримую силу личности Гитлера. Я признался ему, что ничего подобного не ощутил. Риббентроп заявил, что он снова подпал под гипнотическое обаяние образа фюрера.
— Знаете, если бы Гитлер сейчас зашел ко мне вот в эту камеру и сказал бы: «Сделай это!», то я даже после всего, что мне довелось узнать, все равно повиновался бы ему. Разве это не удивительно? Неужели вы и правда не чувствуете этой его невероятной притягательной силы?
