Он оправдывает свою самонадеянность тем, что находится в «полупсихиатрическом» музыкальном возбуждении, которое приписывает своему желанию почтить Вагнера, и умоляет фон Бюлова не списывать этот «своего рода otium cum odio, это одиозное времяпрепровождение», на увлечение музыкой «Тристана и Изольды». «Все это, честно говоря, стало для меня очень полезным опытом… Я должен пройти музыкальное лечение; возможно, мне не повредит изучить сонаты Бетховена в вашей редакции, под вашим руководством и наставничеством» [25] [24].
Нашелся и положительный момент: появилась первая статья о «Рождении трагедии». Друг Ницше Эрвин Роде умудрился поместить благоприятный отзыв в Norddeutsche Allgemeine Zeitung. Впрочем, рецензией статью назвать было нельзя. В ней просто повторялись положения Ницше об убийстве сакрального и мистического суровой последовательностью сократической мысли, тревога по поводу культурного вандализма варваров-социалистов и мантра о том, что переосмысление Вагнером пантеона германских богов обеспечит прочные основания для культурного возрождения германской нации.
Ницше был в экстазе: «Мой друг, друг, друг, что ты для меня сделал!» Он заказал пятьдесят экземпляров статьи, но времени насладиться ею у него не было. Ульрих фон Виламовиц-Меллендорф, филолог и выпускник Пфорты, вскоре издал тридцатидвухстраничный памфлет с сатирическим названием «Филология будущего!» (Zukunftsphilologie!), которое обыгрывало вагнеровский термин Zukunftsmusik («Музыка будущего»). Рецензия начиналась с яркой цитаты из Аристофана, которая намекала, что «Рождение трагедии» может понравиться лишь педерастам. Далее книгу клеймили как плохое филологическое исследование и вагнеровскую ерунду. Виламовиц отстаивает возможность строгой интерпретации прошлого «научными» филологическими методами, а не ницшеанским «метафизическим и апостольским» подходом. Он разделяет укоренившееся мнение о греках как о «вечных детях, невинно и ни о чем не подозревая наслаждающихся чудесным светом». Предположение о том, что греки нуждались в трагедии, было «полной ерундой»: «Какой позор!.. Ницше меньше знает о Гомере, чем какой-нибудь серб или финн». Идея художественного альянса между Аполлоном и Дионисом столь же смехотворна, как идея союза Нерона с Пифагором. Культ Диониса вырос не из трагического мироощущения, но «из праздника урожая вина, давления винограда, радостного потребления нового возбуждающего напитка». Затем он начинает рассуждать о музыке Древней Греции, о которой имеет столько же представления, что и сам Ницше. Ни один из них и понятия не имел, как могла звучать древнегреческая музыка. В заключении он нападает на Ницше за грубое невежество, множество ошибок и недостаточную любовь к истине. Он требует, чтобы Ницше оставил преподавание филологии. Козима посчитала весь диспут «неподходящим для публичности», но Вагнер быстро встал на защиту Ницше, опубликовав в той же газете 23 июня открытое письмо. Его весьма предсказуемую статью очень оживило забавное замечание о том, что стиль Виламовица-Меллендорфа характерен скорее для «висконсинского биржевого листка». Это позволяет в несколько ином свете увидеть читательские привычки самого Вагнера.
