Мы просидели на полу ещё около часа. Затем из светлой комнаты вышел Гавриил.
– Вы можете идти, но они останутся здесь ещё на несколько дней.
Я хотел поспорить, но Эвери ответила раньше.
– Мы можем приходить к ним? Они пришли в себя?
– Ещё нет, но если вы заглянете вечером, то скорее всего застанете их в сознании.
Мы поднялись на ноги и уже собрались уходить.
– И ещё, Мартин, то, что мы обсуждали сегодня, это серьёзно. Будьте готовы ко всему.
Я кивнул и повернулся к двери, но врач снова заговорил, только на этот раз тише.
– Если я правильно понял, вы общались с кем-то из них этой ночью.
Я обернулся и вопросительно на него посмотрел.
– Если это так, то у меня есть для тебя, Мартин, дело.
– Вы о чём?
– Когда придёт время, мой человек зайдёт за тобой. Мне есть, что тебе показать.
Мы вышли на улицу. Я обнял Эвери за плечи, она обняла меня. Так мы и дошли до дома, служа друг-другу необходимой опорой.
Чарли и Ари оставались под наблюдением врача ещё четыре дня. Чарли пришёл в себя первым, Ари же оставался без сознания целые сутки. Гавриил сказал, что мальчик испытал сильнейший шок и на восстановление потребуется много времени.
Мы с Эвери почти не отходили от Сарры, которой становилось всё хуже. Мне не хватило смелости рассказать ей о том, что случилось с Чарли, поэтому пришлось придумать историю о том, как он случайно поранил ногу, когда шёл за водой.
Когда мы забирали набравшихся сил мальчиков домой, Гавриил дал нам хлеба из своих запасов. Этого нам хватило ещё на несколько дней.
– Что, думаешь, задумал Гавриил? – спросила Эвери, когда мы сидели на крыльце дома, провожая на редкость безоблачный закат.
– Надеюсь, что-то дельное. Потому что в противном случае я больше не знаю, что делать, – ответил я.
Мы сидели на холодных каменных ступенях и грели руки о горячие керамические чашки, наполненные кипятком. Холодный ветер продувал меня насквозь. Я бы пошёл греться в дом, но что-то не давало мне уйти. Какое-то необъяснимое и неведомое ранее чувство заставляло меня оставаться рядом с Эвери, а когда она исчезала из моего поля зрения, то все мои мысли были заняты ей. Я думал о её голосе, о вечно холодных ладонях и о синих глазах, а в тех редких случаях, когда она мне улыбалась, я вдруг становился счастливым. И эти приливы счастья не давали мне покоя. Я их стыдился, потому что всё вокруг рождало внутри лишь тревогу, и счастье было совсем неуместно. Постепенно мысли о ней вытеснили все другие. Я засыпал глядя на то, как засыпает она в метре от меня, и просыпался с единственным желанием – смотреть на неё. В конце концов, время вдали от неё стало совсем невыносимым. Я сравнивал это со смертельной болезнью и проклинал её и мечтал выздороветь, но с каждым днём всё яснее понимал, что спасения не будет. И вот теперь, когда мы сидели так близко друг к другу, ветер играл с её волосами, я не мог отвести от неё глаз. Я не знал, что делать. И тогда я подумал, что единственный выход, это встать перед ней на колени, целовать её руки и умолять, чтобы она больше никогда больше не оставляла меня, чтобы не отходила ни на мгновение. Я боялся этой болезни, но другого пути не знал.
