Однако и в гостиницах, и на улице происходила лишь первичная сортировка. Настоящая работа начнется в предварилке — может быть, еще ночью, может быть, с утра.
— Документы!
Больше всего нервничали содержатели меблирашек — они рисковали своими лицензиями. Нарушения обнаруживались у каждого: у всех до одного были незарегистрированные постояльцы.
— Вы же знаете, господин инспектор, я всегда соблюдаю порядок, но если клиент появляется в полночь, когда все уже спят…
В «Золотом льве», молочный плафон которого светился ближе всего от Мегрэ, распахнулось окно. Раздался свисток. Комиссар шагнул вперед, поднял голову.
— В чем дело?
Совсем еще юный инспектор, как нарочно оказавшийся наверху, пролепетал:
— Вам, по-моему, лучше подняться самому.
Мегрэ взбирался по узкой лестнице, Люкас — впритирку за ним. Одной рукой комиссар держался за перила, другой — за стену. Ступеньки скрипели. Подобные дома, эти питомники для вшей и блох со всех концов мира, следовало бы снести или, еще лучше, сжечь ее не десятилетия, а еще целый век тому назад.
Номер находился на третьем этаже. Дверь была распахнута, лампа без абажура, до того тусклая, что нить накаливания казалась желтой, освещала пустую комнату, где стояли две железные кровати, одна из них — неразобранная. На полу валялись матрац и жидкие одеяла серой шерсти; на стуле висел пиджак; на столе стояли спиртовка, нехитрая еда, пустые литровые бутылки.
— Сюда, шеф.
Сквозь раскрытую дверь в смежную комнату Мегрэ увидел лежащую женщину, чьи великолепные огненно-черные глаза с ненавистью уставились на него с подушки.
— Это еще что такое? — изумился он. Ему случалось встречать выразительные лица, по столь дикое никогда.
— Вы только полюбуйтесь на нее! — пожаловался инспектор. — Я велю ей встать, говорю с ней, а она даже не дает себе труда ответить. Я подхожу к постели, пробую тряхнуть ее за плечи, и, пожалуйста, она прокусывает мне палец.
Инспектор показал пострадавшую руку, но женщина не улыбнулась. Напротив, лицо ее исказилось, словно от нестерпимой боли.
— Да она же рожает! — нахмурясь, рявкнул Мегрэ, наблюдавший за постелью, и повернулся к Люкасу. — Звони в «скорую». Эту — в родилку. Хозяина — ко мне.
Юный инспектор, залившись краской, отводил глаза от постели. Потолок дрожал — на других этажах продолжалась охота.
— Не хочешь говорить? Или не понимаешь по-французски? — спросил Мегрэ у женщины.
Она по-прежнему смотрела на него, и угадать, что у нее на уме, было невозможно. Лицо ее выражало одно чувство — беспредельную ненависть. Она была молода, безусловно моложе двадцати пяти, и ее длинные шелковистые черные волосы обрамляли круглое свежее лицо. На лестнице послышались прерывистые шаги. В дверном проеме нерешительно остановился хозяин.
