Но подлинную причину я узнала спустя три десятилетия. Немецкий теледокументалист Марио Дамолин приехал со своей группой в Москву делать фильм о Бёлле. В разговоре я посокрушалась о несбывшемся в свое время замысле.
— А фильм интересный? — спросил Дамолин.
— Не знаю, я не видела его.
К Рождеству — Новому году я получила подарок от режиссера: вместе с кассетой фильма о Бёлле — кассета фильма Бёлля “Достоевский и Петербург”.
Бёлль ошибся: не в Косте было дело, песенки он действительно исполнял, но не свои (“Крутится-вертится шар голубой”), да и то за кадром, на экране не появлялся и даже в титрах не значился. Зато крупным планом экран довольно долго занимает Иосиф Бродский, рассказывающий о Петербурге, Ленинграде, его культуре. Фильм сделан в 1968 году, Бродский уже вернулся из ссылки, но оставался бельмом на глазу у властей предержащих, пока не был изгнан из страны, став в результате ее гордостью.
Мне жаль, что кассету увидел только Юрий Карякин, потрясенно прокрутивший ее подряд несколько раз. Другие достоевсковеды интереса к моему предложению не проявили.
А фильм замечательный, и я еще раз недобрым словом помянула “губернатора”, лишившего нас в свое время возможности дать публикацию, которая помогла бы глубже познать Бёлля, да и Достоевского, увиденного сторонними глазами писателя, познавшего, как мало кто из его собратьев, “русскую душу”.
В редакцию Бёлль тем не менее пришел, долго беседовал с нами, всерьез, не по долгу гостя, интересовался характером журнала, его направлением, содержанием. Явно впечатленный, Бёлль сказал, что дома непременно напишет о нем. Мой испуганный вскрик: “О, пожалуйста, не надо!” удивил его. Но объяснение: “От похвалы в западногерманской прессе нам может не поздоровиться (знаете постулат — “если враг тебя хвалит, значит…”) — он понял и принял.
В честь пребывания Бёлля в Москве театр им. Моссовета в течение суток изменил свой репертуарный план и показал незапрограммированный на тот вечер спектакль по роману “Глазами клоуна”. Несмотря на то, что никаких объявлений не было, всезнающие москвичи проведали об этом, от самого метро толпы жаждавших попасть в театр спрашивали, нет ли лишнего билетика. В антракте удачливые зрители обступили Бёлля, засыпали восторгами, вопросами. На последовавшем после спектакля приеме у Юрия Завадского Бёлль говорил, что это лучшая из всех виденных им постановок, а Геннадий Бортников (он же и автор инсценировки) — лучший Ганс Шнир. Судя по неизменному дружелюбию, которое потом проявлял Бёлль к Бортникову — и у меня дома, и на своем прощальном приеме (о котором расскажу в главе о Петере Вайсе), это была не пустая вежливость.
