Его сжатые кулаки готовы были обрушиться на Тимара, а тот, в свою очередь, уже схватился за револьвер.
Но нет! Зверь вдруг обернулся человеком, заговорил приветливо, похлопал молодого человека по плечу.
— Вот что, юноша, не нужно ничего вбивать себе в голову. Сейчас спокойно идите спать, а завтра вечером все будет кончено, и вы сможете отправиться вдвоем туда, к себе, и будете заниматься любовью, сколько душе угодно…
Тимар налил себе последний стакан и выпил. Вид у него был по-прежнему хмурый, беспокойный, но когда Буйу подтолкнул его к двери, он больше не спорил.
— Это женщина, перед которой нужно снимать шляпу, — услышал он за собой голос лесоруба.
Тимар потом не мог вспомнить, ни кто ему сунул в руку подсвечник, ни как он добрался до своей комнаты. Бросившись на кровать в одежде, он сорвал москитную сетку.
Он только хорошо помнил, что плакал, судорожно всхлипывая, и внезапно проснулся, как раз перед тем, как догорела и угасла свеча, и увидел, что сжимает в объятиях подушку, как будто это была Адель.
Все было сделано наспех, сновали какие-то люди, чувствовалось полное пренебрежение к традициям, и потому Тимар невольно подумал о похоронах Эжена Рено.
В здании суда не было ни лепных украшений, ни тяжелых деревянных панелей, ничего такого, что придавало бы обстановке надлежащую торжественность.
Большая комната с голыми стенами смело могла сойти за факторию. Стены были покрыты известкой, четыре окна выходили на веранду, где теснилось не менее двухсот негров: городские — в одежде, из леса — голые. Одни стояли, другие сидели на земле.
В помещении не было ни стульев, ни скамеек для публики, ни загородки для обвиняемого, ничего, что напоминало бы суд. Места официальных лиц отделяла от толпы веревка, но некоторые белые были допущены на эти огражденные места.
По другую сторону веревки толпились негры, испанцы, португальцы, наконец, несколько французов, которые, как Тимар, только что прибыли в город.
За столом, покрытым зеленым сукном, сидел, должно быть, председатель суда. Были ли находившиеся по обе стороны от него люди заседателями? А может быть, он вершил суд один? Тот, что писал, безусловно, являлся секретарем. Но что здесь делали прокурор и комиссар полиции, которые устроились на соломенных стульях, вытянув ноги? И еще какие-то лица, которых Тимар не знал.
В открытых окнах виднелись неподвижные фигуры негров. Все белые явились в светлых полотняных костюмах, и большинство из них, спасаясь от солнечных лучей, оставалось в шлемах. Они курили и чувствовали себя как дома.
