Он обошел дом, чтобы нащупать дверь черного хода.
Шум собственных шагов пугал его. Когда из-под ног кинулась наутек кошка, у него захватило дух. Им овладело предчувствие, что он заболеет. Возможно, потому, что он весь был в испарине и в то же время его бил озноб. При малейшем движении Тимар покрывался липким потом, чувствовал, что каждая пора его кожи источает холодные капли.
Черный ход тоже оказался запертым, но, когда Тимар вернулся к парадному, там стояла со свечой Адель.
В своем неизменном черном платье, невозмутимая, как всегда. Дверь приоткрылась лишь настолько, чтобы Тимар мог пройти, и сейчас же закрылась. Он вошел в кафе, преображенное пляшущим пламенем свечи. Тимар старался придумать что сказать. Он был расстроен, зол на себя, на нее, на весь мир, встревожен, как никогда.
— Вы не спали? Он исподтишка разглядывал ее, и вдруг в нем произошла неожиданная реакция. Не следствие ли гнусных зрелищ этой ночи? А может быть, скорее, яростный протест, своего рода жажда мести, требовавшая удовлетворения? Им овладело грубое, жестокое желание.
— Ваша новая комната — налево.
Он поплелся за Аделью к лестнице, по которой предстояло подняться обоим. Он знал, что сначала она остановится, чтобы пропустить его и посветить.
В этот самый миг он обхватил ее за талию, хотя сам не мог бы сказать, зачем он это делает.
Она не отбивалась и по-прежнему держала свечу.
Горячая капля стеарина упала на руку Тимара.
— Ты, мой милый, пьян. Ложись спать! — просто сказала Адель.
Он посмотрел на нее мутными глазами. Увидел, как перед ее бледным лицом плясало пламя свечи, увидел изгиб губ, всегда таящих еле уловимую улыбку, насмешливую и нежную; неуклюже бросился к лестнице, споткнулся, ошибся дверью.
— Дверь — налево, — повторила она без всякой злобы.
Очутившись у себя, он услышал, как она тоже поднялась по лестнице, открыла и закрыла за собой дверь.
Потом на пол упали две туфли.
Когда достигли кладбища, на Тимара неожиданно нахлынуло чувство одиночества, затерянности на чужбине.
Жозеф был затоплен, пропитан им настолько, что дышал с трудом, словно пронзенный стальным клинком.
Источник этого чувства он сам прежде искал в живописных видах, в пышных кронах кокосовых пальм, в певучести туземного говора, в мелькании черных тел.
Но сейчас было иное — ясное и приводящее в отчаяние значение слов: «Чтобы покинуть африканскую землю, нужен пароход. Он заходит сюда каждый месяц, и только через три недели — Франция!»
