Визионерская литература наглядно показывает принципиальную неразделенность разных миров. Их границы проницаемы, причем в обе стороны. Люди путешествуют в загробный мир, ангелы и демоны присутствуют в мире земном. Мертвые постоянно общаются с живыми, прося у них помощи или, наоборот, помогая им. Святые мертвецы Эйнхарда сами выбирают место, в котором будут покоиться их тела. По сообщению Павла Диакона, епископы Меца Руф и Адольф, погребенные в церкви блаженного мученика Феликса, отвечают некоему благочестивому человеку, который горячо молился у их могил, стихом из псалма и таким образом дают понять, что слышат его.
Равным образом очень сильно размыта граница между душой и телом. В загробном мире души получают исключительно физическое воздаяние. В аду и чистилище они горят в пламени, пребывают в грязи и зловонии, их терзают чудовища, истязают демоны. В раю они наслаждаются покоем и благоуханием и испытывают прочие радости бытия, но радости эти вполне физиологичны, ибо представляют собой совершенную антитезу адским мукам. Собеседник святого Бонифация в потустороннем мире испытывает страшную боль от жара пламени. Вернувшись в тело, визионер еще много дней не может видеть «плотским зрением», ибо глаза его обожжены до пузырей и сочатся кровью.
* * *
Каролингскому обществу, насколько об этом позволяют судить письменные источники и археология, практически неведом страх перед мертвецами. В памятниках изобразительного искусства мы не найдем изображений разлагающихся трупов и «плясок смерти», столь характерных для Позднего Средневековья.
Мертвые максимально близко соседствуют с живыми. К началу VIII в. кладбища окончательно возвращаются в центр городских и деревенских поселений. Они возникают вокруг церквей и быстро становятся центрами общественной жизни. Там собираются на сход, заключают сделки, устраивают ярмарки, отмечают праздники. А еще это была территория мира, где не следовало появляться с оружием в руках.
В каролингскую эпоху активно хоронят и внутри церкви, но такая привилегия выпадала лишь избранным. На знаменитом плане идеального монастыря, созданном в Райхенау около 820 г. и предназначенном для реконструкции соседнего Санкт-Галлена, кладбище монахов представляет собой одновременно и фруктовый сад. Предполагалось, что тела умерших братьев должны были прорастать яблонями и грушами, символизируя вечную жизнь, а их плоды, предназначенные для монашеской трапезы, напоминали бы о неразрывном единстве живых и мертвых.
