Биография вечного дня | страница 26



— Я у него не спрашивал.

— Злишься? Ладно, не стану тебя больше донимать. Может, нынешняя наша встреча последняя на этой грешной земле, а доведется ли встретиться по ту сторону, одному богу известно. И чтобы ты убедился, что я не питаю к тебе зла, доверю тебе нечто исключительно важное… Имей это в виду на случай, если выйдешь из состояния телячьей пассивности и начнешь действовать, спасаться.

Крачунов сверлит его испытующим взглядом, но вид у Среброва вполне доброжелательный.

— Слушаю!

— У меня в Крумовграде есть брат, капитан Сребров. Если тебе придет мысль махнуть за границу, свяжись с ним. Он обеспечивает маршруты и в Грецию, и в Турцию. Тебе надо будет лишь доказать ему, что мы с тобой друзья.

— Как я ему докажу?

Сребров озирается, словно желая убедиться, что в комнате больше никого нет.

— Опиши ему погоню под Шуменом, расскажи, как были ликвидированы те мальчишки… Да, да, он единственный, с кем я поделился — нельзя же не поделиться с кем-нибудь, чтобы облегчить душу! И не бойся — брат тоже нетерпим, похлеще нас с тобой, у него рука не дрогнет и семя расстрелять в утробе матери, если убедишь его, что оно коммунистическое!..

Сребров опять заливисто хохочет, до хрипа, только на этот раз хрипы сбиваются в истерику. Потом медленно нахлобучивает на облысевшую до блеска голову поношенный берет и уходит.

«Он сильнее меня! — думает Крачунов. — Должно быть, сумеет унести ноги. А что касается тех мальчишек… Да, я тоже был там. Все палили, все потеряли рассудок».

Крачунов опять вынимает пистолет — по коридору снова кто-то тихонько ходит, подбирается к кабинету, сопит. Неужто Сребров воротился, чтоб пристукнуть его, чтоб одним соучастником, одним свидетелем стало меньше?

— Кто там? — спрашивает Крачунов.

Дверь медленно, со скрипом приоткрывается, и он стреляет. Раздается короткий пронзительный вой — на порог падает шелудивый бродячий пес, каким-то образом проникший в здание Общественной безопасности. Его грязная шерсть забрызгана кровью и мозгом — пуля угодила в голову, между впалыми, близко посаженными глазами. В этих глазах — почти человеческое выражение страдания.

7

Николай мгновенно засекает его — и, пожалуй, не глазами, а каким-то внутренним, совершенно необъяснимым чувством. Высокий, сутуловатый человек приостановился в дверях и озирается по сторонам, свет ближайшего фонаря стекает по его непромокаемой куртке мокрыми лоснящимися потеками. Лица не разглядеть в ночном сумраке, он топчется на месте в нерешительности — его, видимо, в одинаковой мере страшит и правая и левая сторона небольшой улочки. «И не без основания…» — ехидно замечает Николай, крепко сжимая рукоятку пистолета в кармане. К счастью или несчастью, организация именно на него возложила серьезнейшую задачу — арестовать этой ночью или, в крайнем случае, ликвидировать человека, имя которого стало синонимом самых зверских истязаний и убийств. «Не посрамлюсь, не посрамлюсь! — повторяет Николай. — Главное — не допустить, чтобы страх сковал сердце».