— Понимаю, — ответил Демид. — Всего вам хорошего.
Он вышел из дома, остановился на тротуаре, огляделся. Нет, будто бы все на месте, машины бегут, извозчиков не видно, на дворе — семидесятые годы двадцатого столетия. А где он сейчас побывал?
Дома постучался в дверь к Ольге Степановне и, сидя в кресле, рассказал обо всем, что увидел в квартире Трофима Ивановича. Смеяться почему-то уже не хотелось.
— Ольга Степановна, — спросил он, — ведь после революции прошло больше пятидесяти лет. Как же могло случиться такое? Ведь Трофим Колобок — крестьянин, к нему как-то родственники приезжали, я их видел…
— Нет, — сказала Ольга Степановна, — здесь ты ошибаешься, Трофим Иванович — мещанин. А что и в Киеве, и в Москве, и в Ленинграде потомки всяких там камер-фрейлин остались, так в этом нет ничего удивительного. Понимаешь, этим людям с детства втолковывали об их исключительности, непохожести на остальных людей, об их высоком происхождении. А исключительность дается не происхождением, а талантом человека, его работой. Работать почти никто из них не умеет, а главное — не хочет, все про свою голубую кровь думают, ведь думать про свою исключительность особенно приятно. Вот Колобок легко попался на эту приманку. У мещанина всегда живет в душе преклонение перед титулом, званием, чином… Я тебе могу кое-что рассказать. Когда была война, меня здесь, в Киеве, оставили в подпольной группе района. Что-то нам удалось сделать, чего-то не удалось, сейчас не об этом речь…
— Вы были в подполье? И никогда ничего не рассказывали об этом?
— А с какой стати я должна хвастаться на каждом перекрестке? Так вот, в сентябре сорок первого, когда немцы подступили к самому Киеву, вышла я на Крещатик, нужно было отнести одному товарищу рацию. Вышла и поразилась: еще Киев наш, а Крещатик уже поразительно изменился. Какие-то деды в пенсне, в твердых соломенных шляпах (канотье назывались) вылезли из своих щелей, с ними женщины, тоже какие-то странные, в старомодных шляпках, перчатках, с гонором, просто и не подойдешь. Твоя новая знакомая, внучка камер-фрейлины, на поверку выходит, еще не самый худший вариант. Видишь, в Алма-Ату уехала, а гитлеровцам пятки лизать не стала, не думай о ней худо. А Колобок — смешон. Помнишь, мы с тобой когда-то смотрели картину «Мартин Боруля»? Про кулака, который мечтал стать дворянином. Он еще не умер, этот Мартин Боруля, а только превратился в Колобка.
— Дурак он, — с презрением бросил Демид. — Что за сложный город наш Киев: ВУМ, а рядом камер-фрейлина!
