Я сказал ему, – говорил Марино, – что не намерен платить и что таких денег у меня в любом случае нет, поэтому не… чтобы он делал все, что хочет, в общем. Вот, эти две вещи произошли почти одновременно, в общем, в те самые дни, в общем. Именно это я и собирался рассказать раньше, когда говорил, что мне трудно рассказывать о том, что потом происходило у меня в голове, о том, почему я принял такое решение. Я помню, что тем утром, скажем так, я не знал, что делать, в том смысле, что… поэтому ничего… Я сел в машину и ездил все утро… я не знал, к кому обратиться, и в какой-то момент я оказался перед казармой карабинеров, зашел внутрь и, вот, с того времени я начал… (Dibattim., с. 2164–2165).
Философы, поэты и романисты научили нас, что сердце повинуется велениям, причина которых от него сокрыта; что человеческая душа часто противоречива; что важнейшие решения порой принимаются внезапно, после смутных или даже неосознаваемых нами терзаний. Рассказ Марино абсурден, а потому с психологической точки зрения вероятен. Однако никто не в состоянии решить, а) истинен ли он, б) в чем-то истинен, а в чем-то ложен или же в) полностью вымышлен. В тот момент, когда я пишу эти строки (10 ноября 1990 г.), мотивировочная часть приговора, которую следовало опубликовать в течение шестидесяти дней после его вынесения, так и остается необнародованной. Я могу представить его составителя, ответственного за скандальное опоздание, выстраивающего психологический портрет Марино вокруг фрагмента, который я только что процитировал. Вместо отрывков из «Преступления и наказания», предложенных Ломбарди, возможно, мы прочтем какую-нибудь переработку «Постороннего» Камю. Впрочем, вероятность (включая психологическую вероятность абсурда) – это не истина. Что происходило в душе Марино в тот момент, когда он, по его словам, впервые входил в казарму карабинеров в Амелье? Угрызения совести, желание отомстить, ожидание материальных благ – кто может с точностью утверждать это?
Ответьте по сути, – спросил председатель суда в начале прений, – если бы вы раздобыли деньги, то продолжали бы вести прежнюю жизнь и немного бы задобрили вашу совесть, так или нет? (Dibattim., с. 28).
Спустя почти три месяца Марино наконец отреагировал на этот вопрос:
…если вы спрашиваете, принял бы… я решение во всем признаться в других обстоятельствах, то я совершенно спокойно отвечу, что не знаю, быть может, да, быть может, нет; теперь мы никак не можем проверить это в том смысле, что если бы я выиграл в национальную лотерею и стал бы миллиардером, то, возможно, и не чувствовал бы необходимости в признании или же, наоборот, чувствовал, – ничего сказать об этом я не могу (
