. Однако намного более важен другой факт: всякое действие, имеющее цель (и, следовательно,
a fortifiori, всякий заговор, ибо он является действием, преследующим в высшей степени рискованные цели), находится внутри системы, состоящей из разноприродных и непредсказуемых сил. В эту сложную сеть из акций и реакций вовлечены и социальные процессы, манипулировать которыми непросто; здесь появление новых целей независимо от первоначальных намерений служит правилом. Тот, кто не учитывает этого ключевого обстоятельства, путает намерения с фактами и громкие (и, возможно, несбыточные до гротеска) заявления с событиями, впадая в крайности судебной историографии
49.
Теперь перейдем ко второму из упомянутых в тексте Софри аргументу, не методологическому, а фактическому, а именно о том, что все дело возникло вследствие лживых утверждений Леонардо Марино и его жены, астролога Антонии Бистольфи. Мне кажется, что эти несколько поспешные слова в тот момент прежде всего были призваны противостоять попыткам использования процесса в непосредственно политическом (антикоммунистическом) ключе. В оправдательной записке, переданной Софри миланским судьям и созданной в перспективе дальнейших прений, предлагалась куда более сложная гипотеза с акцентом на разнообразии форм, которые постепенно принимали инициативы четы Марино—Бистольфи50. Попробуем представить их в хронологическом порядке, прежде кратко обратившись к истории, вероятно не совсем чуждой нашему делу. В 1980 г. Леонардо Марино и Антония Бистольфи подружились с супругами Луизой Кастильони и Гансом Дайхманном, которые три года спустя предложили им пожить у них на вилле в Бокка-ди-Магра. Впоследствии отношения испортились; Марино (который вместе с женой охранял виллу и занимался садом) предъявил Дайхманну иск, связанный с работой. Случилось так, что сын Дайхманна Матиас, будучи членом леворадикальной группы, в 1972 г. был назван убийцей Калабрези в статье еженедельника «Эпока», содержавшей информацию (например, об одной безуспешной попытке покушения), затем оказавшуюся секретной. Поистине любопытное совпадение, которое, впрочем, не вызвало никакого интереса у председателя Минале. Допрос Ганса Дайхманна в зале суда прошел быстро и ограничился формальными вещами (Dibattim., с. 1891–1896). Гипотеза о том, что Дайхманн мог говорить с Марино о деле, в которое он оказался столь болезненно вовлечен в течение нескольких лет, во время допроса почти не затрагивалась.
