XIV
Судья Ломбарди не говорил (хотя, вероятно, знал), что процесс в значительнейшей мере базировался на показаниях информатора («un pentito»43), который в течение как минимум семнадцати дней водил неформальные ночные разговоры с карабинерами (к тому же незапротоколированные). Мы видели, что этим беседам, по мысли судебных властей, надлежало оставаться под секретом. Запоздалой честности старшины Росси и его начальников, которую расхваливал Помаричи, недостаточно, чтобы развеять сомнения, будто их откровения не были запланированы и ставили себе цель вернуть в нужное русло процесс, который неожиданно отклонился в неправильную сторону. Вопрос, который председатель Минале задал Марино незадолго до конца прений: почему он солгал о дате первых встреч с карабинерами (Dibattim., с. 2155–2156)? – следовало адресовать также карабинерам и следователям. Что скрывалось за длительными (насколько именно, мы не знаем) разговорами Марино и офицеров вооруженных сил? За этим вопросом сразу же возникает другой: имеем ли мы дело с судебной манипуляцией, с заговором?
В ходе процесса две миланские ежедневные газеты («Джорнале» и «Коррьере делла сера») задались целью выяснить (по причинам, о которых мы скоро поговорим), не прячется ли за расследованием против Софри и других подсудимых коммунистический заговор. В заявлении, сделанном для газет 27 января 1990 г., Софри отверг «тезис о заговоре Итальянской коммунистической партии, карабинеров или кого-либо другого» как «нелепый». Он добавил: «Я не говорил и не думал о заговоре коммунистов по двум причинам: методологической, поскольку воскрешать заговоры – это очень удобный, но параноидальный и пагубный путь, и фактической, ибо я убежден, что на самом деле мое блюдо приготовили супруги Марино на собственной домашней кухне»44. Два очень четких утверждения, которые следует обсуждать отдельно друг от друга.
Начну с метода45. В утверждении Софри, кажется, присутствует известная доля самокритики. Вера в инициативу снизу, возведенная в теорию «Лотта континуа», подразумевала постоянную полемику с более прямолинейным путем террористов, однако фактически не исключала, особенно на рубеже 1960-х и 1970-х гг., тенденцию приписывать разным секторам государственного аппарата стремление к подлинным или воображаемым заговорам. Когда я говорю «подлинным или воображаемым», то я уже указываю на источник моего несогласия с Софри, одного из многих расхождений, которые до сих пор подпитывают нашу дружбу (даже если в данном случае расхождение, возможно, более относится к форме, нежели к сути). В Италии термин «заговор» уже почти десять лет используется в по большей части негативных контекстах: почти всегда речь заходит о заговорах в тот момент, когда необходимо показать, что их не существует или же что они существуют лишь в необузданном воображении «конспирологов» (
