— Оно безупречно, — сухо и коротко отозвалась Думилёва, и это походило на скупую мужскую оценку.
— А мне нравится твое! — все так же томно протянула девушка. — В нем есть сила, которой нет у меня, я так люблю эту силу! — Ева дотронулась до груди Евгении. — Мне с тобой очень хорошо.
— Твоя сила в красоте, — отозвалась Думилёва и неторопливо заскользила рукой к бедрам Евы.
— А мой ум? — спросила девушка. — Ты никогда не говоришь о моем уме. Ты считаешь его недостаточным? Скажи, он тебе нравится? — Нарлинская повернула к Евгении лицо с вопросительным выражением на нем.
Думилёва усмехнулась и грубовато заметила:
— Ума у тебя достаточно, чтобы не быть дурой.
Ева сомкнула веки, ей была понятна такая оценка Евгении, но она не хотела соглашаться с ее унизительным мнением, однако противиться Думилёвой не решалась, и, более того, просто боялась возражать. Торопливо тут же сменила тему разговора, подставляя Евгении свои губы для поцелуя.
— А вот губки эти целовать приятно. И ум тут не при чем! — сказала Думилёва, сначала коснувшись их пальцами, а потом наклонилась над девушкой и крепко продолжительно поцеловала.
Ева цепко обхватила Евгению руками.
Потом, когда прекратились любовные игры, они обе тихо лежали. Нарлинская снова смотрела в потолок:
— Я не верю тому, что говорят наши друзья.
— И что они говорят? — не открывая глаз и не отрывая головы от подушки, почти не раскрывая рта, едва шевельнула губами Думилёва, при этом оставаясь совершенно неподвижной: руки, не двигаясь, лежали вдоль тела, ноги так же вытянуты на матраце. Только грудь при вдохе поднималась, а при выдохе опускалась.
Ева взволнованно произнесла то, что ее особенно беспокоило после разговора с Дорчаковым:
— Они обратили внимание, что в ресторане ты какой-то особенный интерес проявляла к Ольге Корозовой, уделяла ей слишком много внимания.
Думилёва, оставаясь лежать все в том же положении, минуту помолчала, прежде чем ответить:
— Они дураки! — сказала категорично и жестко.
— Я тоже не поверила! — поспешно подхватила Ева и повернула оживившееся и обрадованное лицо к Евгении.
Но Думилёва открыла глаза, посмотрела перед собой, и неожиданно для Евы холодно произнесла:
— И ты дура!
Ева приподняла голову, глянула обиженно, растерялась, часто заморгала оторопелыми глазами:
— Почему я — дура? — сконфуженно завозилась, не находя никаких других слов для ответа.
— Потому что не поверила! А ведь Ольга очень красивая, ею вполне можно залюбоваться! — сказала Евгения и медленно стала прерывать свою неподвижность, постепенно ощущать части тела. Когда все оно ожило, глянула на Еву рассеянным взглядом, словно не замечая ее рядом с собой.
