По позвоночнику вверх бежит волнующее тепло, и я замираю, хотя вижу, правда, словно издалека, как кто-то накрывает ладонью мой кулак и начинает тянуть, пытаясь высвободить, вилку. А потом раздается смех.
Мне становится еще хуже.
– Все в порядке? – интересуется она. – Ты в нее вцепился как в оружие.
Судя по голосу, она улыбается, хотя сомневаюсь. Я все еще таращусь в одну точку и практически ничего не вижу перед собой. Назира умудрилась высвободить из моей руки вилку, и теперь я просто сижу; пальцы раскрытой ладони застыли, точно хотят куда-то дотянуться.
Я чувствую, она сидит рядом.
Чувствую ее тепло, ее присутствие. Закрываю глаза. Мы с ней так и не поговорили, я и она, наедине. Говорили, но не о нас. Не о том, как сильно бьется мое сердце, когда она рядом, и уж точно не о том, что она послужила музой для фривольных грез наяву, коими кишит моя голова. После той короткой сцены в моей спальне мы обсуждали, так уж вышло, исключительно профессиональные вопросы. И я не уверен, что стоит что-то менять. Какой смысл?
Глупо было ее целовать.
Я – дурак, Назира, наверное, сошла с ума, и все, что бы ни произошло между нами, – огромная ошибка. Эта девушка не выходит у меня из головы, эмоции путаются, а я продолжаю напоминать себе, продолжаю себя убеждать, что надо мыслить логически… вот только тело меня не слушает. Я так остро реагирую на ее присутствие, словно у меня сердечный приступ.
Или аневризма.
– Эй. – Теперь ее голос звучит серьезно. – Что случилось?
Я качаю головой.
– Не надо мне тут мотать головой, – смеется она. – Кенджи, ты искромсал весь торт! С тобой явно что-то происходит.
Я чуть разворачиваюсь. Исподлобья смотрю на нее. А она в ответ закатывает глаза.
– Я тебя умоляю, – говорит она, вонзая вилку – мою, кстати, вилку! – в растерзанный кусок торта. – Всем известно, что ты любишь поесть. Постоянно что-то жуешь. Редко прекращаешь жевать, даже чтобы слово сказать.
Я удивленно таращусь на нее и моргаю.
Назира соскребает глазурь с тарелки, поднимает вилку, словно леденец на палочке, и быстро сует ее в рот. Я жду, пока она оближет вилку, а потом замечаю:
– Эта вилка уже побывала у меня во рту.
Она задумывается. Пару секунд разглядывает торт.
– Я решила, ты не будешь больше.
– Да, больше не буду, – говорю я. – Хотя пару кусочков все же съел.
И то, как она выпрямилась, несколько оскорбленный тон, с которым она произнесла: «Ну, конечно», положив вилку, наконец-то вынудило меня чуть расслабиться. Она реагирует как малолетка, словно мы и не целовались, словно ничего между нами и не было, и мне сложно сдержаться. Меня разбирает смех.
