Рая стояла на коленях на полу и ткнувшись в скамейку, плакала, обнимая бутылку шампанского. Она повернула к Надирову лицо, по которому из синих щелок ее глаз прямыми и ручьями быстро-быстро катились слезы, как из родников.
— Его увезли!
— Кого?
— Куддуса.
— Это который наверху всегда стоял?
— Да.
— Сильно обжегся?
Рая только всхлипывала. Надиров поднял ее, и она заплакала у него на плече, как ребенок.
— Сколько ему лет?
— Двадцать.
— Ничего. Видишь? Это меня эмир огрел. Нагайкой. Мне было всего двенадцать, и зажило. И он молодой. Все заживет. И будет как новый. Я его в больнице навещу. Вместе поедем… Пить у тебя найдется?
То ли она не поняла, то ли выхлестали уже всю воду до дна, но она протянула бутылку шампанского.
— Эй, все сюда! — крикнул Надиров, сойдя на песок и широким жестом приглашая и Ягану с Бардашем, и Корабельникова, и шагавшего к вагончику командира бакинцев, низенького и кривоногого, как завзятый наездник.
Бобир Надирович раскрутил проволоку на пробке, вышиб ее ударом об коленку и все благородно шипящее вино вылил в стянутую с головы каску. Протянул Ягане.
— Пейте! Есть за что!
И все, правые и виноватые, они пригубили теплого и кисловатого напитка победы, заблаговременно приготовленного Куддусом.
— Людей пересчитали? — спросил Надиров у Яганы.
— Один сбежал.
— Кто?
— Хазратовский племянник. Хиёл.
— Ай-яй-яй! Кто это видел?
— Я сама видела.
— И я видел, — сказал Пулат, забинтованными руками передавая каску с последними каплями Рае. — Бежал, как заяц.
— А старательный вроде был паренек! — усмехнулся Абдуллаев, пожалев Хиёла и принюхиваясь к усам: от них все еще пахло паленым. — Хотел стать буровиком. Ну, чудак!
И кто-то добавил:
— Видно, не судьба!
