На узкоколейку поставили тележку, груженную взрывчаткой, и толкнули ее в огонь. Это было уже перед рассветом, и солнце, высунув из-за песков краешек красного глаза, увидело, как рвануло под пламенем и швырнуло его в небо, точно все это разветвившееся огненное дерево подсекли под корень. И оно рухнуло — пламя отлетело и растаяло.
Из сияющей земной дыры било стонущее синее, голубеющее в вышине сверканье газа. Вышина остывала, и там газ трепетал и струился сквозящим на солнце клочком веселого неба. А на землю садилась копоть. Шевелился утренний ветер, относя желтоватые клубы песка и дыма, они все дальше отползали от жуткого места, как бы спасаясь бегством. И стало видно, как потрескалась вокруг земля и как она оплавилась, словно в ровно расчерченных квадратиках отлили и обожгли кирпичи…
Шесть дней и ночей гудел газ, шесть дней и ночей люди стояли на вахте, готовые к новой вспышке, а бур уходил по косой линии в землю, подбираясь, как пика, к живому голосу газа. На седьмой день его зуб раскусил скважину. Хитрые бакинцы не промахнулись: они знали свое дело. И вот остановилось время — по невидимому наклонному пути, как с горы, пустили раствор, чтобы забить дыхание скважины. Стояло время, и молчали люди, только глина и цемент ползли вниз, вниз, вниз, и людям предстояло увидеть, напрасна была их работа или нет, кто окажется сильнее — напор еще неукрощенной подземной силы или цемент Корабельникова. А когда упало голубое сиянье газового столба, когда оно померкло и недавно ревущая глотка разодранной пустыни стала просто ямой с зеленовато-черной водой, кто-то закричал «ура», а кто-то сел на землю и заплакал. Целовались и поздравляли друг друга — это уже потом…
Успокаиваясь, вода плескалась о берега ямы.
Ягана и Бардаш и не заметили, как оказались вместе.
— Ну вот и живые, — сказал он. — Могло быть хуже… А ресницы вырастут.
Она приникла к нему, уронив на песок стальную каску. Ей вспомнился парень, убегающий по песку.
— Живые? — переспросила она. — Я даже и не подумала об этом!
Только теперь она осознавала опасность с тем запоздалым страхом, который и через годы леденит душу, а Бардаш говорил ей:
— Я забыл вам сказать тогда про письмо, милая… Про письмо из Каркана… Мы возьмем маленькую девочку, похожую на вас, или шустрого и резвого, как барашек, мальчишку, посообразительней меня. Что бы ни было, мы будем жить и работать и растить ребенка.
— Мы никого не возьмем, Бардаш, — отвечала она. — Не надо.
