Общепринятое в начале прошлого века понимание роли большевиков в ходе истории Брок рассматривает как иллюзию, которая достаточно долго живет и еще не полностью искоренена из сознания наивно верующих, но она пока все еще развевается над воздушным замком русского большевизма подобно потрепанному и выцветшему обрывку флага. Брок понимает, что большевики в роли «повивальных бабок» новой веры не собираются ни отпускать, ни ослаблять свою мертвую хватку, поэтому несчастной России-матушке, несомненно, придется настроиться на перспективу принужденного смирения с родовыми болями на поколения, прежде чем пригодный на что-либо пролетарский зародыш увидит свет. И слова «диктатура пролетариата» остаются стоять как афиша для этой тиранической пытки.
Следующие три главы посвящены анализу системы судов и судопроизводства. Одним из тяжелейших последствий попыток создания нового бесклассового общества, нового человека Брок считает полное падение морали у правящей верхушки. Он пишет, что как бы ты ни был непритязателен в своих ожиданиях, непременно вздрагиваешь перед той жестокостью, бескомпромиссным тоном, самонадеянностью и отсутствием воспитанности и внешнего «благородства» по отношению к ближнему, которые так часто характеризуют русский коммунизм. Брок-гуманист неоднократно подчеркивает, что жестокость, деспотизм, чванливость, человеконенавистничество, жажда искоренения всего старого, проявление всех самых низменных человеческих инстинктов недоступны для понимания, если человек искренне любит Россию. Он пишет, что рассказы о революции «вызывают ассоциацию с диким экстазом, состоянием «вне себя», когда нормальные ценности, такие как чужая или даже собственная жизнь, уходят на второй план или просто стираются и когда люди – по аналогии с душевнобольным – в беспамятстве крушат предметы или, ослепленные страданием или наслаждением, истребляют все на своем пути. Большевики с марксистской ловкостью обернули в свою пользу это экстатическое состояние – не психоз, а скорее невроз, как сказал в беседе знаменитый Иван Павлов[8]: «Самые низменные человеческие инстинкты – вот какую черту душевной и эмоциональной жизни они взлелеяли и поставили во главу угла».
Очень редко, но все-таки проступает параллельно с этим перевернутым миром и другая сторона русского человека: при более близком личном знакомстве заградительный щит может получить трещину, и тогда проступает действительная русская натура, обходительная, готовая к услугам, особенно для иностранцев, натура дружественная, полная любви и самопожертвования. О таких людях неоднократно говорилось «коммунист, но человек хороший», или чаще: «нет, не коммунист».
