Какой хохот гуляет по изготовившейся к прыжку Вселенной Паскаля! Конечно, он не избавит нас от уготованного. Конечно, он – всего только ветер и звук, разносящие во все уголки ее сомнительную весть о достоинстве смеющегося. Конечно… Конечно… Но пока он гуляет по ее бесконечным коридорам и лабиринтам, – кто знает… кто знает…
У того, кто своими руками отдал все, чтобы приобрести взамен ту жемчужину, которая дороже всех сокровищ мира, остается совсем немного, – смех и ирония. Они все же Нечто, тогда как все прочее обратилось в Ничто. К тому же это Нечто целиком принадлежит только мне; никто не в силах отнять его у меня или подчинить своим целям, пока я жив. Но над кем, собственно, мне смеяться и по какому поводу иронизировать? Странный вопрос. Разве еще осталось что-нибудь, что не могло бы послужить для этого поводом? Поэтому не станем останавливаться на частностях – они, как правило, вводят в заблуждение. И смех, и ирония обращены не столько к ним, сколько к тому, что за ними. Они обращены к Ничто, в какие бы маски это последнее не рядилось и какие бы звонкие песни ни распевало. Ведь и маски и песни существуют, скорее всего, только потому, что я еще не потерял способность смеяться! – вот вам еще одна неопровержимая истина, подарок Ничто, – истина, которую я принимаю с громким смехом, ибо только смех в состоянии обуздать ее чудовищный аппетит. – Итак, будем смеяться, чтобы не стать добычей хищников! Будем иронизировать, дабы волшебство не обратило нас в камни! И то, и другое – только метафизический инстинкт, оберегающий нас до поры до времени от последних следствий. К тому же, – и это, может быть, не менее важно, – они представляют собой отличное средство от скуки, которая есть, в конечном счете, скука умирания, – позволяя разглядеть во враге – партнера, а в убийце – приятного собеседника. Кто знает, может, так оно и есть. Тем более что других собеседников, насколько мне известно, у нас давно уже не осталось. – Итак, смех – моя застольная беседа с Ничто, ирония – дружеский спор во время вечерней прогулки по берегу реки, когда солнце уже наполовину скатилось за лес и сумерки неслышно окутывают берег, зажигая звезды, быть может, последней ночи.
