Паскаль:
«Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не философов и ученых».
Я бы все же немного расширил сказанное:
«Бог Авраама, Исаака и Иакова, – а не Бог этого мира»
Ведь «философы и ученые» – всего лишь частный случай. Сам же Авраам – разве он не больше мира? И не другой ли он закваски, чем весь этот мир, больше похожий на навозную кучу?
Умирающая бабочка, лежащая в грязи на обочине осенней проселочной дороги в слякотный октябрьский денек, похоже, что-то хочет сказать нам своим оранжевым и бархатисто черным – таким нелепым здесь в своей яркости – узором и широко раскинутыми крыльями, уже едва дрожащими, но еще помнящими летнее солнце и тепло воздушных потоков, кружащих ее над цветущей землей, – что-то, что мы не услышали летом, и что теперь вряд ли поймем, обреченные всегда опаздывать и догонять истину, которую ведь все равно не догнать, если верить этой осенней дороге, и серой пелене, в которой тонет лес, и этому моросящему дождю, и этой еще зеленой, но уже обреченной траве, – всему тому, что, кажется, тоже хочет сказать нам что-то, что мы не умеем или не хотим вовремя услышать и понять.
Среди многих признаков нашего затянувшегося времени, один кажется наиболее характерным.
Теперь листая книгу или слушая мнение других, мы не говорим: это истинно или это ложно; нет, мы говорим: это новое, или же чаще: это уже встречалось прежде там-то или у того-то.
Вполне жалкий признак вполне, впрочем, жалкого времени.
Истина подобна браку, заключенному между многоцветным рисунком витража и проходящим сквозь него дневным светом.
Мы спрашиваем: что прежде – свет или витраж?
Не будь витража, свет был бы безмолвен и пуст. Но и витраж без света оставался только погруженным во мрак ничтожеством, меньшим, быть может, самого ничто.
Что же Истина?
Она не витраж и не свет, а нечто превосходящее и то, и другое. Да не прежде ли она и того, и другого, которые только в ней одной, пожалуй, могут отыскать себя, как это или то? Разве брак не превосходит все различия, отличающие вступающих в него?
Конечно, было бы совсем нетрудно порассуждать и о том, и об этом. Мы могли бы, например, сказать, что свет животворит, а витраж вносит смысл, или отметить, что свет находит себя в витраже, как этот последний обнаруживается в свете, – и ведь у нас для этого были бы все основания вроде самоочевидности, логики или здравого смысла. Одна беда: рассуждая, мы вряд ли заметим, что наши рассуждения относятся только лишь к этому или тому, но никогда – к Истине, в которой рождается и то, и это.
