Словом, очевидно (хотя и никогда не принимается в расчет), что то, что заявляет о себе, как об истинном, никогда не может оправдаться иначе, чем через насилие и принуждение. Сила и Власть всегда – прежде истинности, которая только их тень.
Не от того ли и о самой Истине мы говорим, как правило, только как об adaequatio intellectus et rei, – или – если перевести это на нормальный человеческий язык – как о нашем заведомом согласии подчиниться всему, что бы ни предложила нам Власть?
И если Истина и ее истинность есть все же нечто другое, чем просто adaequatio, которая безраздельно властвует над нами в качестве «убеждений», – то не утратили ли мы в действительности само представление об Истине? Не перестали ли чувствовать ее, как особенное? Не подменили ли власть Истины истиной Власти?
Спросят: вправе ли мы решать: какой быть Истине? Наше ли это дело предъявлять к ней претензии? Разве должна Истина оправдываться перед нами?
Но ведь дело в том, что Истине и не приходится оправдываться, – ибо сама она есть именно это: всеоправдывающее Оправдание. Оправдываться приходится как раз Власти, ибо, чем же еще посчитать все эти выковывающие наши «убеждения» логические ухищрения, доказательства, аргументы, отсылки к тем или иным самоочевидностям, как не оправданиями? Правда, сколько бы истина Власти ни старалась, а оправдаться ей все же никогда не удается. Еще того хуже: чем дальше, тем настойчивее и глубже размывают подземные воды скептицизма фундамент, на котором выстраивает свои оправдания эта принуждающая сила. Собственно говоря, вся история метафизики – понятая, как история принуждения – есть история неудачных и неудавшихся попыток оправданий, оправдывающих истину Власти, – да, ведь, пожалуй, эта история, кажется, уже подошла к концу? Следует ли нам поэтому пугаться шума подземных вод? Разрушая власть, принуждения и ставя под сомнения наши «убеждения», они, похоже, дают место чему-то другому. Не самой ли Истине, возвращающей себе свою изначальную власть? Истине, как свидетельствующей о себе до и прежде всякого конкретного содержания, – вернее сказать: охраняющей и оберегающей это содержание, опекающей и делающей его воистину истинным, освящающей его и над ним властвующей? Ведь в законном властвовании нет ничего позорного. Такая власть властвует, как властвует вот это небо или падающий за окном снег, как властвует шум дождя или детский смех. Не такова ли она – истинная власть – Власть Истины? И не ее ли мы и ищем, как свою собственную?
