– Думаю, Франция прекрасно поживет без таких, как вы, – сказал офицер с издевкой.
– Да, но я боюсь, что не смогу пережить Францию, – сказал Финн. Он прислонился к карете в поисках поддержки и вытер лоб носовым платком. – Боже, какой ужасный опыт! Какой ужасный человек! Надеюсь, вы поймаете его и упрячете в Бастилию.
– Мы сделаем намного больше, – сказал солдат. Он убрал свой пистолет, убедившись, что Блейкни не представляет никакой угрозы. – Вы направляетесь в Кале?
– Да, если мы сможем добраться туда безопасно, не будучи убитыми по дороге, – сказал Финн. – Только господь знает, какие напасти ждут нас по пути! Я был бы очень благодарен, если бы вы и ваши люди смогли сопроводить нас к месту назначения. Я бы чувствовал себя намного спокойнее под защитой солдат Республики.
– У солдат Республики есть гораздо более важные дела, чем быть няньками для полоумных англичан, – сурово сказал лейтенант. – Я бы посоветовал вам отправляться в путь и не останавливаться, пока не доберетесь до Кале. Желаю вам скорейшего пересечения Ла-Манша… и в добрый путь.
Офицер взобрался на лошадь и уехал вместе с двумя оставшимися подчиненными, направляясь из города по следам винной повозки. Финн сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
– И тебе в добрый путь, – сказал Финн. – Дорогая, ты в порядке? Ты меня так напугала.
Леди Блейкни игриво посмотрела на него.
– Похоже, не так уж и много нужно, чтобы тебя напугать, Перси.
– Немного, говоришь? Ну почему же, когда мою собственную жену чуть не застрелили, а меня самого едва не затоптала лошадь, а потом подвалили эти грубияны-бандиты, которые имеют наглость называть себя солдатами, – я бы сказал, что этого было вполне достаточно!
Пока он говорил, Финн попытался ее получше рассмотреть. Маргерит Блейкни было двадцать пять лет, она была высокой и пропорционально сложенной, с роскошной грудью, тонкой талией и длинными, стройными ногами, одна из которых ненадолго показалась, когда она выходила из экипажа.
Ее ярко-синие глаза встретились с глазами Финна, когда она попыталась поправить прическу – блестящие каштановые волосы растрепались, пока ее бросало в карете. В реальности она оказалась милее собственного голографического изображения, которое не могло передать ее голос с его модуляциями, ее манерность, а уловило лишь намек на ее врожденную чувственность. Тем не менее, ее окружала определенная атмосфера враждебности, свидетельствующая об ухудшении отношений между нею и Блейкни.
