А еще… еще я немного завидовал ему. Этот мужчина делал то, чем я с удовольствием занялся бы сам, будь у меня сейчас под рукой клочок бумаги. Или салфетка… Хотя бы — салфетка.
Я оглянулся. Но на столах и даже на барной стойке не было ничего похожего на бумагу. Большое упущение для владельцев паба. Это ведь сейчас популярно, черт побери.
Человек приходит в людное место, заказывает чашку кофе (или пива, как мой старый закомец с «guantanamera» на столе перед ним), затем достает тетрадь, ручку и ограждает себя от толпы неровными штрихами чернил. Еще через некоторое время он поставит дату в конце, и по истечению нескольких недель или, может быть, лет он найдет этот клочок бумаги и посмеется над своими художествами, подвергнув критике на подобии «И это был я? Никогда».
И всё. Всё. Понимаете?
Я вздохнул. Никакой ручки и никакой исповеди на белом листе. Ну и, к черту. В этом пабе хотя бы тепло и уютно.
Повесив пальто на вешалку и забрав из внутреннего кармана зажигалку и сигареты, я устроился на высоком стуле и щелкнул по звоночку на стойке.
Спустя мгновение из недр «кладовой» показался бармен.
— Good evening, sir. Have you made your choice?
— Эмм, да. Черт. Hello. I would like a pint of Bombardier.
— Wait a minute, I'm coming.
С этими словами мужчина удалился, и я опять потерял контакт с миром, оставшись наедине с дымом сигары человека в углу.
Часы пробили 21:00.
Непонятный ход времени убивал, медленно разлагал на атомы мое сознание и мысли, которые обычно роем пчел снимали пыльцу идей и замыслов и уносили куда-то в неизвестность. Но сегодня все иначе.
Да и вообще, почему Лондон?
Может, это навеяно его неоднозначной историей, а может серостью, которая правит состоянием людей? В чем смысл?
Низкая спинка высокого стула (забавно кстати) въедалась в позвоночник. Она была настолько неудобной и бессмысленно-глупой, что пришлось окинуть взглядом многообразие свободных мест, среди которых успешно был найден с виду недурный диванчик. Я решил перебраться к нему.
Сигарета, искра, и плотный дым медленно устремился к дубовому потолку. Я внимательнее оглядел темный зал. Атмосфера царила невероятная, глубина эпох и поколений осталась почти везде: на столе вырезанная надпись «Генри Хатис. 1856 год», на стене — «Артур Мидл. 1715 год», на боковине дивана — «Ванёк. Питер. 2007 год».
— Да уж, Ванёк, прости, братан, но ты в этой системе лишний, — и я повесил свою сумку так, чтобы ее лямка закрывала надпись.
