— Твоих, заметь, тоже. Мне нравятся огненно-рыжие с зелеными глазами, представляющие собой смесь Августина, Филипа К. Дика и дона Кастанеды. Но мне не нравится, когда они так правы. Я процентов на семьдесят уверен, биологически мы, скорее всего, мертвы и, возможно, червяки с Ваганьковского и…
— Преображенского.
— И Преображенского кладбищ уже заработали отрыжку, обгладывая два костяка — изящный и не очень.
— Изящный мой?
— Ну, если ты назовешь изящным мой…
— Хорошо, дальше.
— Итак, пошлое слово «душа» приобретает хоть какой-то смысл. Наши, назовем их, души болтаются между чем-то и чем-то, удерживаемые кем-то или чем-то, кому выгодно их использование.
— У тебя талант на очевидности.
— Венусь, гениальное всегда очевидно. Только очи, которые его видят, редки как брильянты в навозных кучах.
— Мне сбегать за лавровым венком, Цезарь?
— Нет, Клеопатра, лучше прикажи принести смоквы. Ситуация куда более похожа на ту, со смоквами. Распутываем логический клубок с самого начала. Меня беспокоят те двое, которых я видел перед прибытием…
— Ты знаешь, когда я чиркнула по венам, отключаясь, я тоже видела каких-то двоих, переливающихся как радуга. Это называется предсмертный бред. Ты говоришь, что они вышли из стены. У нас в подъезде жил на первом алкаш — он регулярно пытался в стену пройти. По-моему, у тебя немножечко крыша с места тронулась, когда ты меня увидел… — у этой романтичной особы периодически бывают та-акие приступы реализма, что становится страшно.
— Молчи, — я крепко обнял ее.
Этот мраморный профиль в темноте, по-моему, до конца моих дней будет преследовать меня. Как хорошо вот так стоять, вдыхая запах ее волос, ощущая биение ее жизни сквозь ее кожу, чувствовать ее дыхание. Может быть, ее тепло когда-нибудь растопит некоторые ледяные страницы, запрятанные в мою подкорку…
— Иди сюда, — я потянул ее на диван — Когда ты близко, мне лучше думается.
— Завтрак остынет…
— Париж стоит обедни. Наше сосуществование тоже стоит. Хотя бы завтрака.
Мы легли рядом, прижавшись друг к другу и, закрыв глаза, прислонились друг к другу лбами. В такой ситуации совершенно не нужно громко говорить — достаточно шепота.
— Первый раз я получил доступ в Мир, когда меня чуть не убили. Критическое состояние какой-то из моих подсистем что-то делает с реальностью. Если в тот раз это была труба, то в этот раз — пистолет. Что-то, что разделяет продолжение и прекращение жизненных функций, служит переключателем входа в мир. Первая полусмерть включила, вторая — выключила проход и выкинула меня сюда. Ты почему-то тоже оказалась здесь.
