Ты посмотрел на всех глазами синими и пошел к столу. Раиска тут же вскочила и к тебе. Стул за собой волочет. Села рядышком и что-то тебе на ухо нашептывает. Меня как подхватило. «А ну чеши отсюда, долгоносая!» Она заметушилась, глаза в разные стороны. «Ты что, Венерочка, ты что?..» Ну я два раза повторять не стала. Она меня знает, тут же шлангом свернулась и уползла, даже стул взять позабыла. Я села рядышком с тобой, а самой страшно: вдруг тебе не понравилось? Ну, думаю, не понравилось — в жизни так не буду. А ты посмотрел на меня, глаза синие-пресиние, у меня прямо сердце покатилось, такие синие. Ничего не сказал, усмехнулся только. Ладно, думаю, проехало. А дальше посмотрим.
Ты налил себе рюмку. И мне налил. А я уже все равно как пьяная, и без рюмки этой. И все смотрю, смотрю на тебя. А что сказать, не знаю. Вижу, и у тебя на кармане кинжальчик золоченый пристегнутый.
— Это что за брошечка? — спрашиваю.
Ты засмеялся.
— Мне красавица, ласкаясь, подарила талисман.
У меня сердце упало.
— А какая красавица? — спрашиваю.
— Ну, Венера пенорожденная, тебе бы уместней поинтересоваться, что такое талисман. Не знаешь ведь.
— Не знаю, — говорю.
А ты все равно не объяснил, сказал только.
— По крайней мере честно.
После того я ни разу у тебя ни про что не спрашивала, хотя, если по правде, много чего не понимала. А теперь все буду спрашивать. Теперь, после того вечера последнего, у нас с тобой все не как раньше пойдет, верно ведь?
Потом ты гитару взял. Они все уже дошли, ну вовсе окосели. Вышло, ты для меня одной играл. Такая песня хорошая. Конец только не понравился. «Не обещайте деве юной любови вечной на земле». Я слушала не дышала. И все удивлялась: ну как это ты, такой, к шпане этой прибился? И сильно-сильно радовалась: если б не они, я б тебя в жизни не встретила. А потом про всех забыла, будто их и нет никого — только ты. И так с того дня — только ты.
Ты поднялся. И я поднялась. И пошла за тобой. Ты засмеялся.
— Это что же получается, не я девушку провожаю, а девушка меня!
А мне все равно, только бы с тобой. Дошли до твоего дома. Ты говоришь:
— Извини, у меня завтра зачет, а я ни бум-бум.
Я потом долго на скамейке сидела против дома вашего. И все жалела, ну что не спросила, куда твое окно выходит.
Домой пришла, светало уже. Мать посмотрела на меня, заплакала.
Я, знаешь, не терплю, когда она плачет. Душа не выдерживает. А тут — плачет, а мне все равно. Только ты. Стоишь и стоишь перед глазами, как отпечатался там.
