Примерно так же обстоит дело и с Драйзером. Он ошибается, путает, преувеличивает, но откуда еще нам узнать о том сумасшедшем времени? Из учебников, написанных еще позже, из истории, которая засушит подробности, остановит ход времени и подаст становящееся как нечто статичное? Хотя великие предшественники Драйзера, классики американской литературы, застали эпоху позолоченного тельца (Фенимор Купер и Вашингтон Ирвинг – зрелыми мужами, Эдгар По и Натаниэль Готорн – вступая в творческую жизнь), в их книгах она преломляется скорее настроением, аурой, недомолвками или даже уходом от разговора, чем собственно приметами времени. Если сложить эти «недомолвки» и «настроения» – сагу Фенимора Купера, уводящего читателя в девственные леса Нового Света, светские, старинные сюжеты Ирвинга – то катание на льду в голландском еще Нью-Йорке, то падение далекой Гранады в далеком XV веке, – если добавить ужасы Эдгара (для которого опять-таки не составляет труда перенестись в Париж, Испанию или Германию) и мрачного Готорна с его семейными преданиями, то получится весьма выразительная картина – вернее, отсутствие таковой. Там, где полагается быть современной этим авторам Америке двадцатых-тридцатых-сороковых годов, – пустота. Но «форму» этой пустоты мы угадать можем по способам умолчания и уклонения – Европа, вымышленные «другие страны» и «другие времена», сожаления о разрушившемся укладе, испорченность человеческой натуры, страх. Вакуум власти и организованной общественной жизни, стремительные перемены, растерянность. Кто мог знать, что из всего этого выйдет Северная Америка? Могли выйти и Парагвай с Гондурасом.
Единственный из великих, кто решился писать о современности, – Марк Твен. Единственный цепкий к мелочам и реалиям взгляд, единственный, кто смел смеяться. Три классических способа уловить время – трагедия, уводящая к вечному прочь от того, что творится сейчас (но движением прочь указующая на то, от чего уводит); комедия, норовящая на текучем и подвижном материале оставить столь же текучий и подвижный отпечаток; эпос – он пишется спустя эпоху, но такова уж Америка и таков уж XIX век – эпоха сменилась за треть столетия. Эпос искажает реальность по-своему, но пора уж привыкнуть к тому, что только искаженная реальность и существует. Когда все это еще «было» и трепетало, Марк Твен мог поймать больше живых и выразительных деталей, вот только никто не знал, к чему все это ведет, какие детали действительно важны, как рассыпанные подробности сложатся в мозаику. Драйзер – знал. А потому его трилогии присущи и занудство эпоса, и невольное сожаление о прошлом (осуждай не осуждай баронов-разбойников, но это уже прошлое, и кратковечность наша внушает печаль), и сильные характеры (кто устоит перед Фрэнком Каупервудом? Кто устоит перед Ахиллом и Одиссеем? Хотя, с точки зрения обычной человеческой нравственности, многое можно сказать против любого из них). И главное, в его повествовании рассыпаны детали, не только «учебниковые», но вроде бы случайные, так, мимолетные подробности жизни, однако они-то и скажут нам больше всего.
