. Но если география – это просто заторможенная физика, из которой там и сям торчат деревья, то метеорология преисполнена изысканного хаоса и восхитительной сложности. Взять, например, лето. Это не только время, но и место. А еще лето – живое существо, и зимой оно отправляется на юг.
Даже в Плоском мире, с его крошечным солнцем, вращающимся по орбите, времена года сменяли друг друга. В Анк-Морпорке, величайшем из городов, лето отпихивало локтем весну, а потом получало тычок в спину от осени. С точки зрения географии особых изменений это в городе не вызывало, хотя поздней весной грязная пена на реке окрашивалась в приятный изумрудный оттенок. Весенняя дымка превращалась в осенний туман, который смешивался с дымом и парами из магического квартала и алхимических мастерских, пока не начинал жить собственной жизнью, густой и удушливой.
И время двигалось вперед.
Осенний туман жался к темным оконным стеклам. Струйка крови бежала по страницам редкого сборника религиозных трактатов, разорванного пополам.
Можно было без этого обойтись, подумал отец Трубчек.
Потом пришла мысль, что и без удара по его голове в общем-то можно было обойтись. Но отца Трубчека никогда особо не заботили подобные вещи. Люди исцелялись, книги – нет. Дрожащими руками он попробовал собрать страницы, но снова рухнул на спину.
Комната вращалась.
Дверь распахнулась. Половицы заскрипели под тяжелыми шагами. Вернее, под шагами, которые перемежались шарканьем.
Топ. Шарк. Топ. Шарк.
Отец Трубчек попытался сосредоточиться.
– Ты? – прохрипел он.
Кивок.
– Собери… эти… книги.
Книги подняли с пола и аккуратно сложили в стопку – пальцами, не слишком приспособленными для этого дела. Новоприбывший извлек из кучи хлама перо, что-то написал на клочке бумаги, свернул его и бережно вложил отцу Трубчеку в рот.
Умирающий священник выдавил улыбку.
– Мы устроены иначе, – пробормотал он, и свернутая бумажка, зажатая между губ, задрожала, как последняя сигарета перед казнью. – Мы сами… придумываем… свои… с…
Гость, стоя на коленях, какое-то время смотрел на него, а потом с величайшей осторожностью медленно наклонился и закрыл ему глаза.
Сэр Сэмюэль Ваймс, командор Городской Стражи Анк-Морпорка, хмуро посмотрел на свое отражение в зеркале и начал бриться.
Лезвие бритвы было для него освободительным мечом. Бритье – актом протеста.
Теперь для него постоянно набирали ванну (каждый день! и не подумаешь, что человеческая кожа способна такое выдержать). Раскладывали одежду (и что это была за одежда!). Готовили еду (да какую! он чувствовал, как с каждым днем набирает вес). И даже начищали ему башмаки (о, эти башмаки! не развалюхи с картонной подошвой, а солидные, сидящие аккурат по ноге, из сияющей натуральной кожи). Почти все за него делал кто-то другой, но есть вещи, с которыми мужчина должен справляться сам, и одна из таких вещей – бритье.
