— Я могу пройти с тобой куда угодно, — развивала идею Дэйю. — В любое охраняемое место, куда тебя пустят лишь одного. А нас будет двое. Двое избранных. Если хочешь — мы можем провернуть это с тем казино, куда ходят за товаром Йи и другие.
— А я тоже могу стать твоей тенью?
Дэйю покачала головой:
— Нет. Со временем должно открыться что-то ещё, если это парный союз. Или нужно ждать продолжения.
— Чего?
— Ничего! — резко сказала Дэйю. — Ты сегодня собираешься что-то делать? Я нужна?
— Да нет, не нужна, — пожал я плечами. — Но ты наверняка захочешь присутствовать. Врать не стану — хочу ещё раз погрузить в транс Гуолианга.
Лицо Дэйю моментально ожесточилось, глаза сверкнули.
— Лей…
— Знаю-знаю. Я — мерзавец, Гуолианг — дурак. Но Кианг что-то затевает. И если мы не выясним, что, он окажется на шаг впереди. А в его случае один шаг — это тысяча километров для нас. Так что лучше бы успеть вооружиться хотя бы знанием.
Как я и ожидал, Гуолианг, едва услышав о моих планах, выбил трубку и встал на крыльце в полный рост.
— Чего ждём? — прорычал он.
Странный он был. Что он, что Дэйю. Я их не понимал до конца. Я понимал, откуда растёт моя ненависть к наркотикам и к Киангу. Если бы Кузнецов тогда, сто лет назад, не заманил меня в ловушку и не накачал своим препаратом — сегодня я был бы другим человеком. Для начала, не был бы китайским подростком.
Но откуда эта страсть у Гуолианга? Совершил невозможное, переместился в чужой мир, вернулся, чуть не помер. И, едва оклемавшись, снова рвётся в бой. Причём, как ни расспрашивай, ответ один, в духе дебильного мультсериала: «Наркотики — это плохо», и на том точка. Нет, я, конечно, тоже сознаю, каким ужасным станет мир, если своей цели добьётся Кианг, а не я. Что я могу сказать по этому поводу? Миру, наверное, очень повезло, что я назвал Кианга своим врагом. При других обстоятельствах вряд ли мне бы даже в голову пришло начать партизанскую войну против зреющего тоталитарного режима.
Или Дэйю. Она выбрала для себя путь убийцы. Когда Кианг приказал — она честно, раз за разом, пыталась меня прикончить. Откуда в ней теперь этот сверхгуманизм? Беспокойство за мою семью? За меня? Очевидный ответ, что она в меня влюбилась, отпадает сразу, тут что-то иное. И уж кто-кто, а она-то должна бы ненавидеть Кианга куда сильнее, чем я, и желать ему смерти. Но складывается такое впечатление, будто я тащу её вперёд за руку, а она вроде и не упирается, но и ногами почти не шевелит.
