— А если я откажусь? Я превращусь в помеху, которую придется… устранить?
— Что вы, Алешенька… — устало поморщился Валентин Михайлович.
— Скажу откровенно, без нашей поддержки вы вряд ли в скором времени сумеете обзавестись достаточно сильными сторонниками, которые смогут вам предоставить защиту. Это дело времени, а его у вас как раз таки и нет. События развиваются стремительно. Так что, нам не придется ничего делать — вас устранят и без нашего вмешательства. И это меня, если честно, очень огорчит. Вы можете мне не верить, это ваше право, но я искренне хорошо к вам отношусь. Вы разумный, образованный юноша, подающий надежды. Поэтому я сегодня и говорю с вами без обиняков.
— Валентин Михайлович, я ценю то, что вы повели разговор столь открыто. И отвечу вам тем же. Да, вы правы, я не искушен в политике, считал и считаю это грязным делом. Но понимаю, что если хочу выжить и принести пользу стране, то буду вынужден вникать в это. А инстинкт самосохранения у меня отменно развит, будьте уверены! На данный момент я склоняюсь к тому, чтобы принять ваше предложение… к-хм… дружбы. Но с одной оговоркой — становиться безвольной куклой в ваших руках я не намерен! И если я буду помогать вам реализовывать какие-либо планы, то только те, в которых разберусь, уясню их смысл, проникнусь их целью. Если вы готовы заключить договор на таких условиях — вот вам моя рука…
Протянув руку, я испытующе смотрел в его прищуренные глаза.
— Что ж… Ваш подход к делу меня более чем устраивает. Я же говорил, вы разумный юноша!
И он торжественно пожал мою руку, для убедительности тряхнув её несколько раз.
В это время в дверь кабинета осторожно постучали. Заглянул лакей и с низким поклоном объявил:
— Прибыл граф Беркли.
— Отлично! — Валентин Михайлович отпустил жестом лакея и обратился ко мне доверительным тоном:
— Вот и пришло время вам, Алешенька, знакомиться с новыми союзниками.
Граф Томас Моубрей Родон Беркли безраздельно завладел вниманием женской половины семьи Таракановых. Жадно разглядывая с затаенной завистью изящные пенные кружева, льнущие к изнеженным рукам молодого человека, мягким облаком окутывающие его шею и ласкающие чуть обвисшие щеки, супруги Валентина Михайловича ахали и всплескивали руками. И тончайшее сукно рубашки, и шелковистая на ощупь, переливающаяся при движениях ткань камзола с серебряным шитьём, и хрупкое плетение воздушной броши со сверкающими каменьями — каждая деталь, несомненно, наимоднейшего образчика европейской моды вызывала восхищение и преклонение в податливых сердцах дам.
