Как ни странно, но русские женщины зачастую оказывались лучше приспособлены к эмиграции. Они, как и моя Елена, умели шить, обладали вкусом, понимали толк в одежде и с шиком демонстрировали собственные произведения на себе и знакомых. Один за другим в Париже возникли русские модные дома, и немало графов и князей теперь помогали своим жёнам, сёстрам и невесткам в сбыте вышитых салфеток, блузок, шарфов, клеёных абажуров, портьер, нарядов, вязаных шалей, слепленных кукол, расписанных шелков, кожаных сумочек и прочей багатели. Елена ринулась в этот мир дизайна и стиля. Кумир парижанок Коко Шанель одобрила её шляпки, и «русскую персиянку» принялись наперебой приглашать на светские рауты и домашние вечера. Впрочем, любую русскую даму, говорившую по-французски и умевшую вести себя за столом, парижане моментально принимали за родственниц Романовых. Художники и поэты женились на русских музах, балеринах и натурщицах. В моде было всё а-ля рюс, в том числе и моя жена.
Автомобиль остановился на Фобур-Сент-Оноре.
– Дмитрий, как офицер и джентльмен скажи, в каких случаях мужчина таскает с собой в смокинге два ключа от своего холостяцкого гнёздышка?
– Либо забрал у одной, либо собирается всучить другой.
– Сейчас проверю. Подожди меня за углом.
Не задавая вопросов, он заглушил мотор, откинулся на спинку сиденья, сдвинул кепку на глаза и тут же задремал.
Над массивной стальной дверью в стиле ар-деко висел тот же выгравированный на брелоках символ галереи в виде кресла. Я обернул руку носовым платком, беззвучно повернул ключ в замке и скользнул внутрь. Через платок щёлкнул выключателем.
Помещение оказалось чем-то средним между галереей и конторой и представляло собой типичное парижское ателье. Огромное окно-витрину завешивали непроницаемые портьеры, стены покрывали обои под зелёный мрамор и дубовые панели, камин в виде гигантской головы льва распахнул пасть с брикетами из прессованного угля. Спёртый воздух вязко пах старыми книгами, переполненной пепельницей, угольной пылью и едкой смесью мужского одеколона и женского парфюма. У стены стояла кожаная кушетка, полки прогибались под рядами книг и альбомов. На столе громоздились рукописи, папки, деловые письма и фотографии старинной мебели. Возвышалась башня из экземпляров нового альбома Люпона. На маленьком ломберном столике остались два бокала. Ободок одного из них сохранил алые полукруги губной помады. Все женщины Парижа пользуются сегодня красной помадой, даже моя жена. Пепельница изрыгала Монблан окурков. По большей части это были люпоновские «Голуаз», но пять окурков принадлежали дамским сигаретам «Лаки Страйк». «Лаки Страйк» меня ударили: примеряя на себя образ современной женщины, Елена пыталась начать курить, и я не раз видел её именно с этими американскими сигаретами.
