Рана, освобожденная от тампонов, была глубока. На дне ее лежал толстый белый жгут.
— Седалищный нерв, — с профессиональным выражением мастера сказал профессор.
«Чего он радуется? — неприязненно подумал полковник Карташов. — Им бы только свои научные задачи решать, их и не трогает, что человек умирает. И какой нужный человек, товарищ, бескорыстный, преданный…»
— Месяца три будете чувствовать этот нервик, разбередили мы его вам, товарищ полковник. Но… — профессор выпрямился и протянул руку к операционной сестре за марлей, — но ничего иного… — он вытер марлей полость раны, и Макаров вздрагивал при каждом прикосновении, — ничего иного сделать было невозможно.
— Месяца три? — спросил полковник Карташов. — Значит?.. Значит, он поправится?
— А вы как думали? — все так же капризно, но теперь необыкновенно привлекательным для полковника тоном сказал профессор. — Если вы научились воевать, то ведь и мы кое-чему научились… Видите — ткани мягкие, как пух! Как пух! — повторил он, надавливая пальцами выше и ниже раны. — Процесс остановился. Дайте мне сульфидин, сестра! Да не та-ак! Почему бы не насыпать его в перечницу и сыпать так, как вы сыплете перец в тарелку? Кулинарией легче заниматься, чем медициной, не правда ли?
И полковник, и врач с бачками — оба улыбнулись и посмотрели на сестру, молодую смущенную девушку; профессор мог острить, как хотел, — все было хорошо.
Когда профессор стал вынимать марлевый тампон с другой стороны бедра, где было небольшое входное отверстие, Макаров очень устал. Он лежал весь серый, с запавшими глазами, и нога его, согнутая в колене, мелко-мелко дрожала.
— Целый час с вами вожусь, — сказал профессор. — Покажите язык! — и стал ворчать, что язык у Макарова сухой.
На второй, стоявший в операционной стол клали молодого, только что привезенного бойца с таким же ранением, как у Макарова. Быстро наложив свежую марлю на рану полковника, профессор обернулся к бойцу, осмотрел его рану, велел показать язык и возмущенно сказал Макарову:
— Вот у него язык мокрый, а у вас сухой! Это ни на что не похоже! Правда, ему двадцать пять, а вам сорок пять! Дайте мне двадцать пять лет, и я покажу вам, как воевать и любить девочек!
Хирург медсанбата уже забинтовывал ногу Макарова.
— Дайте ему отдохнуть, — сказал профессор и снова обернулся к бойцу.
Сестра осторожно уложила ногу полковника на стол, покрыла его одеялом и отошла.
И сразу полковник Карташов услышал глухие выстрелы немецких пушек со стороны фронта, отдаленный свист снаряда и разрыв. Звуки стрельбы немецкой и нашей артиллерии и раньше были слышны, но он отодвигал их и, как и во время работы у себя за столом, не слышал ничего, могущего помешать ему.
