На палубу вышел — сознанья уж нет…
— Товарищи, опять вы семечки нагрызли, — говорит проводник. — Штрафов вы не боитесь, подметать я не обязан каждый перегон. Что же получится от этого?
— Ш-ш, тише… — шипят на него.
Чтобы дать простор широкому телу проводника и его венику, солдаты подбирают под себя ноги, соскакивают и выходят в проход, лишь бы только он скорее подмел мелкие серенькие скорлупки и ушел.
Но песня уже оборвалась.
— Вот какой ты, — укоризненно говорят певцы, — надо тебе подметать!
— Пусть подметает, — говорит Клинков. — У всякого свое дело: нам семечки грызть, ему подметать.
— Н-да, семечки! — усмехается Вася-сержант. — Все-таки скажи, что у тебя: тенор или баритон?
— Черт его знает: голос! — отвечает Клинков.
Пока ворчливый проводник переговаривается с отставшими, песня уже переменилась.
На границе тучи ходят хмуро…
запевает Клинков.
Теперь человек не похож на птицу. Его руки все так же лежат на плечах товарищей, но они лежат тяжело. Теперь он — кто-то скрытый, упорный, стерегущий, и поет так, будто издали рисует картину сурового края, где неизменно, не оставляя поста, стоят часовые Родины.
И вдруг неожиданно во время припева Клинков смолкает, сверкнули его глаза, он повернулся к отставшим, прислушивается… и кому-то кричит:
— Так, так! — И уже снова поет. И снова останавливается.
— Садись ближе! — кричит он и опять поет, и глаза его сверкают:
Мчались танки, ветер поднимая,
Наступала грозная броня…
Он уже не просто держит руки на плечах товарищей, он давит им плечи тяжестью своих рук и в такт песни склоняется вперед, отклоняется назад — живет с дикой, боевой силой. Из отставших красноармейцев к поющим подходит низкорослый, незаметный солдат и чудеснейшим высоким голосом вступает:
Три танкиста, три веселых друга,
Экипаж машины боевой…
Песня окончена. Всем надо, чтобы пели еще. Нельзя на этом остановиться.
— Ух! — отдыхает Клинков. — Тревожит меня эта песня. Так бы к черту смел их всех с нашей земли!
— Ты танкист, что ли? — спрашивает тот солдат из отставших.
— Нет, не танкист. Все равно кто… — говорит он. — Что же ты молчал, когда садился? Стоит безмолвно! Вот мы с тобой споем, знаешь что?
— Нам скоро сходить. Поезд наш впереди совсем близко. Нам только до станции, мы и перейдем.
— Перейдем? — озадаченно повторяет Клинков. Он встает и хочет сделать что-то, чем можно проявить свое отношение к товарищу с чудесным голосом. — Садись, — говорит он, — рядом.
Сержант отодвигается, пропуская на скамейку сразу признанный всеми талант.
