Но, присмотревшись к ней, он неожиданно для себя довольно скоро убедился, что с «такой» хлопот никаких не будет. Что означало это слово «такая», он сам не отдавал себе отчета, хотя и понимал, что вкладывает в одно и то же слово совершенно разные понятия.
Он не мог не замечать Лизы, смотреть на нее было очень приятно, особенно потому, что она не принесла с собой на батарею ничего назойливого, каким, по его мнению, являлось стремление иных девушек любыми средствами обратить на себя внимание. И кажется, она на самом деле предпочитала со всем справляться сама.
Полк наконец получил приказ двигаться вперед. Батареи снялись и выступили все вместе, но на марше первая батарея оторвалась от полка и почти сутки догоняла его. За эти сутки Лиза измучилась, ей так и не пришлось заснуть ночью. На остановке в хуторе Первомайском, когда батарея наконец догнала своих, мокрые, усталые бойцы легли в натопленной избе прямо на полу и крепко заснули. Лиза лежала на низеньком сундуке, прислушиваясь к храпу и трудному дыханию людей, и думала, как далеко она ушла от спокойной, удобной жизни. Чья-то рука протянулась к ней и провела по ее плечу и руке. Она резко отодвинулась, и лежавший на полу около нее сержант, тот высокий и румяный Краев, который спрашивал ее, как она смогла вытащить наводчика Петрусенко, как будто заснул. Но Лиза не могла уже спать. Она думала о том, что ей не трудно спать одетой, жить среди бойцов. Но вот то, что было сейчас, — самое трудное из того, что ей встретилось на батарее, тут не знаешь, как вести себя.
Ласковое прикосновение мужской руки ее не обидело, но этого нельзя было показывать. За последние дни она увидела, как близко около смерти живут здесь люди, и стала уважать их, а сержанта Краева особенно: смелый и самоотверженный был человек. Из этого никак не вытекало, что Лизе можно было спокойно отнестись к такому случаю. Но, испытывая уважение к человеку, трудно было и обидеть его резким замечанием.
Она повернулась и села, поджав ноги, вглядываясь в серые, едва заметные прямоугольники окон, в очертания большой белой печи, занимающей чуть ли не пол-избы, в спящих на полу бойцов, и стараясь сообразить, как быть. Постепенно глаза привыкли, и она уже различала на полу за сержантом босые ноги бойца, уснувшего навзничь, с полуоткрытым ртом.
В это время на улице, где все время слышался шум моторов, по шоссе за домом шли и, буксуя, останавливались машины, и снова шли… Ярко блеснул свет включенной на минуту фары и осветил в окно всю внутренность избы. Широкий пучок света успел обойти слева направо комнату от одной стены до другой, выхватил раскинутые тела людей, лица, осунувшиеся во время марша, захваченные сном, тяжелым, без сновидений. За окном крикнули: «Свет!» — и фары погасли.
